Мария Антуанетта

Цвейг Стефан

Именно потому, что Мария Антуанетта прежде всего видит насилие, она не верит в свободу, ибо смотрит лишь на людей, не догадываясь об идее, незримо стоящей за этим диким, взрывающим мир движением. Ничего не заметила она, ничего не поняла в великой человечности движения, подарившего нам возвышеннейшие принципы взаимоотношения людей: свободу вероисповедания, свободу мнений, свободу печати, свободу промышленности, свободу собраний, впервые высекшего на скрижалях Нового времени принципы равенства классов, рас и вероисповеданий, отменившего постыдные остатки средневековья – пытки, феодальные повинности, рабство. За жестокими уличными волнениями абсолютно ничего из этих духовных целей движения не поняла она и не попыталась понять. Лишь хаос видит она в этой необозримой сумятице, а не очертания нового порядка, который вот–вот родится в ужасных судорогах и страданиях. Поэтому с первого до последнего дня со всей решительностью своего упрямого сердца ненавидит она вождей движения и тех, кто следует за ними. И произошло то, что должно было произойти. Поскольку Мария Антуанетта была несправедлива к Революции, Революция проявила несправедливость и жестокость по отношению к ней.

***

Революция – враг. Это точка зрения королевы. Королева – препятствие. Вот глубокое убеждение Революции. Своим безошибочным инстинктом народ чувствует в королеве основного противника, с самого начала обращает он всю страсть борьбы на её личность. Людовик XVI не числится ни в добрых, ни в злых. Об этом знает самый последний крестьянин в деревне и любой уличный мальчишка. Этого робкого, боязливого человека можно припугнуть парой выстрелов из ружья, и он немедленно согласится выполнить любое предъявленное ему требование. Можно ему нахлобучить на голову фригийский колпак [135] , и он будет носить этот колпак, а прикажи ему, чтоб он кричал: "Долой короля! Долой тиранов!" и он хоть и король, а будет, словно попугай, кричать. Единственная воля во Франции защищает трон и его права, и, по словам Мирабо, "единственный мужчина, на которого король может рассчитывать, – это его жена".

135

Можно ему нахлобучить на голову фригийский колпак, и он будет носить этот колпак...

Фригийский колпак – в Древней Греции и Древнем Риме его надевали на освобождённого раба. Во время Французской революции – символ свободы и равенства.

Кто за революцию, тот, следовательно, должен быть против королевы; с самого начала она является мишенью, и для того, чтобы с несомненностью закрепить это положение вещей, вся революционная печать начинает изображать Людовика XVI истинным отцом народа, порядочным, добродетельным, благородным, но, к сожалению, слишком слабым и "обольщённым" человеком. Если бы не это обольщение, между королём и нацией установился бы наипрочнейший мир. Но чужеземка, австриячка, во всём послушная своему брату, эта развратница, запутавшаяся в сетях своих любовников и любовниц, властолюбивая и тираническая, она одна не желает взаимного согласия, плетёт всё новые интриги, чтобы с помощью иностранных войск превратить свободный Париж в развалины. С дьявольской хитростью уговаривает она офицеров, убеждает их направить пушки на беззащитный народ; кровожадная, она задабривает солдат вином и подарками, подстрекает их к новой варфоломеевской ночи.

Поистине пришло время открыть глаза бедному, несчастному королю! По существу, обе партии рассуждают одинаково. Для Марии Антуанетты народ хорош, но он совращается этими factieux. Для народа король хорош, но он ослеплён женой, натравливается ею. Таким образом, собственно, вся война ведётся между революционерами и королевой. Но чем больше ненависти обращается на неё, чем более несправедливыми и клеветническими становятся оскорбления, тем упорнее Мария Антуанетта в своём противодействии. Тот, кто решительнее руководит большим движением или же борется с ним, становится в борьбе сильнее, чем, казалось бы, мог быть. С тех пор как весь мир возненавидел её, детское высокомерие Марии Антуанетты превращается в гордость, а её распыленные силы фиормируются в настоящий характер.

***

Однако эти слишком поздно сформировавшиеся силы Марии Антуанетты проявятся лишь при защите. Со свинцовым грузом на ногах не выступишь против врага. А этот свинцовый груз – нерешительный король. Получив по правой щеке, когда пала его Бастилия, он униженно уже на следующее утро в соответствии с христианским вероучением подставляет под удар левую щёку. Вместо того чтобы разгневаться, вместо того чтобы потребовать объяснений и наказать виновных, он обещает Национальному собранию вывести из Парижа свои войска, вероятно ещё готовые защищать его, отрекаясь этим актом от своих защитников, которые погибли бы за него. Не решаясь возвысить свой голос против убийц коменданта Бастилии, он тем самым признаёт террор во Франции как законную силу, своим отступлением легализует восстание. За такое самоунижение Париж готов признать заслуги этого услужливого повелителя и присваивает ему, правда лишь на короткий срок, титул Restaurateur de la liberte francaise [136] . У городских ворот торжественно встречает его мэр, двусмысленно звучат слова приветствия: "Нация вновь завоевала себе своего короля". Послушно принимает Людовик XVI кокарду, эту выбранную народом эмблему атаки на его авторитет. И не понимает он, что толпа в действительности приветствует не его, а собственную мощь, поставившую властелина на колени. 14 июля Людовик XVI потерял Бастилию, 17–го же он теряет своё достоинство и так глубоко склоняется перед своим противником, что корона сваливается с головы.

136

За такое самоунижение Париж готов признать заслуги этого услужливого повелителя и присваивает ему, правда лишь на короткий срок, титул Restaurateur de la liberte francaise.

Restaurateur de la liberte francaise– Вернувший французам свободу (фр.).

Король принес свою жертву, Мария Антунаетта также не должна сопротивляться. И ей следует проявить добрую волю, публично отказаться от тех, кого новый господин – нация – совершенно обоснованно ненавидит, от своих ближайших друзей – от графини Полиньяк, от графа д'Артуа. Они должны навсегда покинуть Францию. По существу, не будь это расставание вынужденным, королева едва ли приняла бы его с тяжёлым сердцем. Внутренне она уже давно тяготилась легкомысленным, распутным окружением. Но теперь, в час прощания, ещё раз пробуждается уже давно охладевшая дружба к этим товарищам её прекрасных, её беззаботных лет. Они были неразумны со всеми своими сумасбродствами. Полиньяк делила с нею все её тайны, воспитывала её детей, на глазах графини они росли и развивались. И вот сейчас она должна уехать. Не расставание ли это с собственной беспечной юностью? Ибо отныне навсегда покончено с безоблачными днями. Кулаками революции вдребезги разбит нежный, фарфоровый мир Dix–huitieme, навсегда покончено с погоней за тонкими, изысканными наслаждениями. Надвигаются времена, возможно великие, но тяжёлые, значительные, но смертоносные. Серебряные часы с курантами, часы рококо, сыграли свою мелодию, минули дни Трианона. Борясь со слезами, Мария Антуанетта не решается проводить в дальнюю дорогу своих бывших друзей. Она остаётся в своих комнатах – так боится своего волнения. Но вечером, когда внизу, во дворе, уже ждут кареты графа д'Артуа и его детей, герцога Конде, герцога Бурбона, Полиньяк, министров и аббата Вермона, всех, окружавших её юность, она стремительно хватает лист почтовой бумаги и пишет графине Полиньяк потрясающие слова: "Adieu, дорогая подруга! Страшное слово, но его надо произнести. Вот приказ на лошадей. У меня едва ли достанет сил обнять Вас".

Отныне нотки тоски будут звучать в каждом письме королевы, меланхолия окутывает каждое из них. "Я не в состоянии выразить Вам всё моё сожаление, пишет она в следующие дни графине Полиньяк, – по поводу того, что разлучена с Вами, и надеюсь лишь, что вы разделяете мои чувства. Здоровье моё достаточно хорошее, хотя и несколько ослаблено из–за беспрерывных потрясений, которые мне приходится испытывать. Мы окружены лишь нуждой, несчастьями и несчастными – если не говорить о том, что многих возле нас уже нет. Весь свет спасается бегством, и я счастлива думать, что те, кто близки мне, сейчас находятся далеко от меня". Но, как будто не желая позволить испытанной подруге дать поймать себя на слабости, как бы зная, что единственное, что осталось у неё от могущества королевы, – это королевское самообладание, она спешит добавить: "Но можете быть уверены, эти превратности не сломят ни моих сил, ни моего мужества; я не поддамся им, напротив, они научат меня большей осторожности. Как раз в моменты, подобные этим, познаются люди и выявляются истинно преданные".

***

Итак, возле королевы, которая любила, пожалуй, слишком любила шум и суматоху, стало непривычно тихо. Началось великое бегство. Где они, те, кто некогда были её друзьями? Ищи их как прошлогодний снег. Те, которые толпились и шумели, словно жадные дети вокруг стола с подарками, – Лозен, Эстергази, Водрей, где они, партнёры по карточному столу, танцоры и кавалеры? Верхом, в каретах ("Sauve qui peut" [137] ), переодетые, покидают они Версаль. Но на этот раз не в маскарадных костюмах, спеша на бал, а закутавшись, тайком, чтобы избежать самосуда толпы. Каждый вечер через золочёные решётчатые ворота дворцового парка выезжает карета, чтобы никогда более не вернуться сюда. Всё тише и тише становится в опустевших и потому слишком просторных залах; никаких театральных представлений, никаких балов, никаких шествий, приёмов. По утрам лишь месса, а затем длинные бесполезные совещания с министрами, которые не в состоянии что–либо посоветовать. Версаль превратился в Эскориал: кто умён, тот отходит от дел.

137

Верхом, в каретах ("Sauve qui peut"), переодетые, покидают они Версаль.

Sauve qui peut– Спасайся, кто может (фр.).

Но именно сейчас, когда королеву оставляют те, которых свет считал её ближайшими друзьями, из темноты выступает истинный её друг – Ганс Аксель Ферзен. Пока репутация фаворита Марии Антуанетты могла дать ореол славы, этот искренне любящий человек, щадя честь любимой женщины, держался робко в стороне, дабы уберечь глубочайшую тайну её жизни от любопытства и пересудов. Теперь же, когда близость к гонимому существу не даёт ни выгод, ни чести, ни уважения, не вызывает зависти, но требует мужества и беззаветной жертвенности, теперь этот лишь один по–настоящему любящий, этот единственный возлюбленный открыто и решительно становится рядом с Марией Антуанеттой и тем самым входит в историю.

ДРУГ ПОЯВЛЯЕТСЯ

Личность Ганса Акселя Ферзена долгое время была окутана тайной. Имя его не упоминается ни в печатном списке фаворитов, ни в письмах посланников, ни в воспоминаниях современников. Ферзен не относится к постоянным гостям салона Полиньяк. Там, где свет, где проблески света, нет этого высокого серьёзного человека. Вседствие такой умной и тщательно рассчитанной сдержанности ему удаётся избежать недоброжелательных толков среди придворной клики, но длительное время он оказывается также вне поля зрения истории, и, возможно, глубочайшая тайна королевы Марии Антуанетты так навсегда и осталась бы тайной. Но вот во второй половине прошлого столетия вдруг распространяется романтический слух. В одном шведском замке, недоступные и опечатанные, хранятся целые связки интимных писем Марии Антуанетты. Сначала никто этим неправдоподобным слухам не верит, пока наконец внезапно не появляется публикация этой тайной корреспонденции,, сразу же – несмотря на беспощадное изъятие всех интимных подробностей – выдвигающая этого неизвестного скандинавского аристократа на первое, привилегированное место среди всех друзей Марии Антуанетты.