Мария Антуанетта
Шрифт:
***
"Нет!", "Ни в коем случае!" – с удивительным раздражением и подозрительной поспешностью восклицают роялистско–реакционные биографы, любой ценой желающие защитить королеву. "Он страстно любил королеву, – с завидной уверенностью утверждает Вернер Гейденстам, – но при этом никакие плотские помыслы не осквернили любви, достойной трубадура или рыцаря Круглого стола. Мария Антуанетта любила его, ни на мгновение не забывая о долге супруги, о достоинстве королевы". Для благоговейных фанатиков подобное представляется немыслимым, они просто не желают, чтобы кто–нибудь подумал такое – чтобы последняя королева Франции могла изменить depot d'honneur [147] , завещанному ей всеми или почти всеми матерями наших королей. Поэтому, Бога ради, никаких розысков, вообще никаких обсуждений этой "affreuse calomnie" [148] (Гонкур), "acharnement sournois ou cynique" [149] для выяснения истинных обстоятельств дела! Стоит лишь приблизиться к этому вопросу, как бескомпромиссные защитники "чистоты" Марии Антуанетты тотчас же начинают бить боевую тревогу.
147
...они просто не
depot d'honneur– Долгу чести (фр.).
148
Поэтому, Бога ради, никаких розысков, вообще никаких обсуждений этой "affreuse calomnie" (Гонкур), "acharnement sournois ou cynique" для выяснения истинных обстоятельств дела!
affreuse calomnie– Ужасной клеветы (фр.).
acharnement sournois ou cynique– Здесь: ничего скрытного и циничного (фр.).
149
Поэтому, Бога ради, никаких розысков, вообще никаких обсуждений этой "affreuse calomnie" (Гонкур), "acharnement sournois ou cynique" для выяснения истинных обстоятельств дела!
affreuse calomnie– Ужасной клеветы (фр.).
acharnement sournois ou cynique– Здесь: ничего скрытного и циничного (фр.).
Следует ли действительно подчиниться этому приказу и, сомкнув уста, пройти мимо вопроса о том, видел ли Ферзен всю свою жизнь Марию Антуанетту "с нимбом вокруг чела" или смотрел на неё как мужчина, как живой человек? Более того, тот, кто целомудренно уклоняется от ответа на этот вопрос, не проходит ли он мимо проблемы первостепенной важности? Ибо до тех пор, пока не знаешь самой последней тайны человека, о нём ничего сказать нельзя, и меньше всего о характере женщины, если не поймёшь сущность её любви. В отношениях, имеющих такое всемирно–историческое значение, как эти, когда сдерживаемая долгие годы страсть не просто случайно едва касается жизни, а роковым образом заполняет и переполняет душу, вопрос о внешних проявлениях этой любви не праздный и не циничный, он оказывается решающим для воссоздания духовного облика женщины. Чтобы правильно воспроизвести натуру, художник должен видеть её не в ложном освещении. Итак, подойдем поближе, рассмотрим ситуацию как можно тщательнее, изучим документы. Исследуем задачу, возможно, мы и получим ответ.
***
Вопрос первый. Предположим, что Мария Антуанетта беззаветно отдалась Ферзену. С точки зрения буржуазной морали это вина. Кто ставит ей в вину эту самозабвенную жертву? Из современников – лишь трое, правда, три человека, чрезвычайно значительных, не из тех, кто подсматривает в замочную скважину, а люди, посвящённые в суть дела. Им до мельчайших подробностей должна быть известна истинная ситуация: Наполеон, Талейран и министр Людовика XVI Сен–При, этот бесстрастный очевидец всех дворцовых происшествий. Все трое утверждают без обиняков: Мария Антуанетта была возлюбленной Ферзена, они абсолютно убеждены в этом. Сен–При, как наиболее полно представляющий себе ситуацию, более точен и в подробностях. Не питая какой–либо враждебности к королеве, совершенно объективный, он рассказывает о тайных ночных посещениях Ферзеном Трианона, Сен–Клу и Тюильри, куда Лафайет разрешил графу, едва ли не единственному, свободный доступ. Сен–При рассказывает об осведомлённости Полиньяк, которая была, казалось, очень довольна тем, что благосклонность королевы пала на иностранца, ведь он не пожелает извлекать никаких выгод из своего положения фаворита. Для того чтобы исключить из рассмотрения три таких важных показания, как это делают яростные защитники добродетели, для того, чтобы Наполеона и Талейрана назвать клеветниками, для всего этого не надо проводить непредвзятых исследований, достаточно обладать одной лишь решительностью. Но кто из современников, кто из приближённых королевы – и в этом второй вопрос – опроверг заявление, что Ферзен был возлюбленным Марии Антуанетты, кто назвал такое заявление клеветой? Никто. И поражает то, что, желая с удивительным единодушием замолчать эту близость, все они вообще избегают произносить имя Ферзена: Мерси, который трижды обсуждает любую шпильку, используемую королевой в её туалете, в своих официальных депешах ни разу не упоминает его имени; доверенные лица при дворе всё время пишут лишь о "некоей известной особе", которой надлежит передать письма. Но ни один не произносит его имени; на протяжении столетия господствует подозрительный заговор молчания, и первые официальные биографы вообще умышленно не упоминают Ферзена. Нельзя, следовательно, отделаться от впечатления, что задним числом кем–то был выдан mot d'ordre [150] по возможности основательно забыть того, кто не вписывается в романтическую легенду о добродетели королевы.
150
...задним числом кем–то был выдан mot d'ordre по возможности основательно забыть того, кто не вписывается в романтическую легенду о добродетели королевы.
mot d'ordre– Устный приказ (фр.).
Итак, историки–исследователи длительное время стояли перед сложным вопросом. Всюду встречали они факты, являющиеся серьёзным основанием для подозрений, и всюду чья–то старательная рука странным образом уничтожала решающие документальные доказательства. По имеющемуся материалу, не содержащему прямых улик, исследователи не в состоянии были установить истину in flagranti [151] .
"Force che si, forse che no" [152] , – отвечала историческая наука до тех пор, пока не располагала последними убедительными, неопровержимыми доказательствами, и со вздохом захлопывала папку: нет ни рукописных, ни печатных документов, ни одного свидетельства, имеющего для нас силу бесспорного доказательства.
151
По имеющемуся материалу, не содержащему прямых улик, исследователи не в состоянии были установить истину in flagranti.
in flagranti–
152
Force che si, forse che no– Может быть, да, может быть, нет (итал.).
Но там, где, казалось бы, кончается строгое научное исследование, начинается свободное и одухотворённое искусство духовного видения; там, где отказывает палеография, должна стать пригодной психология, логически обоснованные вероятности которой часто стоят больше, чем голая истина актов и фактов. Не располагай мы ничем более, как одними документами истории, какой нищей, скудной и неполной была бы она! Однозначное, очевидное – это область науки, многозначное, обязательно подлежащее толкованию, объяснению сфера, присущая духовному видению. Там, где для документальных доказательств недостаточно материала, остаются беспредельные возможности для психологов. Чувство всегда скажет о человеке больше, чем все вместе взятые документы о нём.
***
Но проверим все–таки ещё раз документы. Хотя Ганс Аксель Ферзен и обладал романтическим сердцем, он был вместе с тем человеком порядка. С педантичной добросовестностью ведёт он дневник, каждое утро с завидным постоянством делает подробные записи о погоде, регистрирует атмосферное давление и наряду с этим политические события, а также происшествия личного, интимного плана. Далее, он ведёт (в высшей степени аккуратный человек) реестр почтовых поступлений и отправлений, делая, кроме того, пометки к своим записям, методически собирая и храня свою корреспонденцию, – идеальный человек для историка–исследователя. После своей смерти в 1810 году он оставляет безупречно упорядоченный архив, опись всей своей жизни, бесценную сокровищницу документов.
Что же происходит с этими сокровищами? Ничего. Уже одно это представляется очень странным. Их существование тщательнейшим образом или, скажем точнее, боязливо замалчивается наследниками, никто не получает доступа к архивам, никто не знает об их существовании. Наконец через пятьдесят лет после кончины Ферзена один из его потомков, барон Клинковстрем, печатает переписку и издаёт часть дневников. Но удивительно дело – издаётся не вся переписка. Исчезает часть писем Марии Антуанетты те, которые в реестре именуются письмами Жозефины. Нет также дневников Ферзена за решающие годы, и – что особенно странно – в письмах целые строчки заменены точками. Чья–то рука безжалостно похозяйничала в архиве. И каждый раз, как только письмо уничтожается или искажается потомками, невозможно отделаться от подозрения, что факты затушевываются, вуалируются ради бесцветной идеализации. Но остережемся от предвзятых суждений. Останемся хладнокровными и справедливыми.
Итак, отдельные фразы писем заменены многоточием. Почему? Клинковстрем утверждает, что кто–то в оригинале сделал их неразборчивыми, нечитаемыми. Кто же? Вероятно, сам Ферзен. "Вероятно"! Но ради чего? На это Клинковстрем с некоторым смущением высказывает предположение, что, вероятно, эти строки содержали политическую тайну или неприязненные высказывания Марии Антуанетты о шведском короле Густаве. И поскольку Ферзен все эти письма (все ли?) показывал королю, вероятно, адресат – опять "вероятно"! – эти строчки и зачеркнул. Поразительно! Письма в подавляющем своём большинстве были зашифрованы, следовательно, Ферзен мог показывать королю лишь копии. Зачем же уродовать оригиналы, делать их неразборчивыми? Согласитесь, такое объяснение весьма сомнительно. Но мы условились – никакой пристрастности.
Продолжим исследование! Рассмотрим внимательно места, ставшие неразборчивыми, строки, заменённые точками. Что изъято? Прежде всего обратим внимание на следующее: подозрительные точки появляются едва ли не всегда в начале или в конце письма, при обращении или после слов "Adieu", "Je vais finir" [153] . Например, так: "С деловой и политической частью я покончила, теперь…" В изуродованном издании после "теперь" ничего, кроме точек, точек, точек. Если же встречаются пропуски в середине письма, то удивительным образом они оказываются в таких местах, которые абсолютно никакого отношения к политике не имеют. Снова пример: "Comment va votre sante? Je parie que vous soignez pas et vous avec tort… pour moi je me soutines mieux que je ne devrais" [154] . Может ли человек, находящийся в здравом уме, примыслить что–нибудь политическое вместо изъятого куска фразы? Или когда королева пишет о своих детях: "Cette occupation fait mon seul bonheur… et quand je suis bien triste, je prens mon petit garcon" [155] , наверняка 999 человек из тысячи в пропущенное место ввели бы "с тех пор, как ты отсюда уехал", а не какое–либо ироническое замечание в адрес короля Швеции. Маловразумительные утверждения Клинковстрема нельзя, следовательно, принимать всерьёз; здесь таится нечто иное – не политическая тайна, а тайна человеческая. Но ведь есть же, к счастью, средство, которое может помочь разгадать эту тайну: микрофотография позволяет с лёгкостью вновь прочесть вымаранные строчки. Итак, займёмся оригиналами!
153
Adieu– Прощайте (фр.).
Je vais finir– Я заканчиваю (фр.).
154
Comment va votre sante? Je parie que vous soignez pas et vous avec tort… pour moi je me soutines mieux que je ne devrais– Как Ваше здоровье? Держу пари, что Вы о нём не заботитесь, и напрасно… что касается меня, то я себя чувствую лучше, чем это можно было ожидать (фр.).
155
Cette occupation fait mon seul bonheur… et quand je suis bien triste, je prens mon petit garcon– Эта забота составляет единственное моё счастье… и когда мне становится грустно, я беру к себе моего малыша (фр.).
Но вот неожиданность! Оригиналов нет: примерно до 1900 года, то есть более столетия, каталогизированные письма в хорошем состоянии лежали в наследном замке Ферзена. Внезапно они исчезают – их уничтожают, ибо возможность использования новых технических средств для восстановления текстов, изуродованных целомудренным бароном Клинковстремом, приводит его в состояние панического страха; недолго думая, он незадолго до своей смерти сжигает письма Марии Антуанетты к Ферзену – поступок Герострата, беспримерный в наши времена, нелепый и, как будет показано, помимо всего бессмысленный. Но Клинковстрем не желает проливать свет на дело Ферзена, он предпочитает любой ценой сохранить вокруг него полутьму, он хочет, чтобы легенда восторжествовала над ясной и неоспоримой истиной. И решает, что, уничтожив письма–улики и спасая этим честь королевы, "честь" Ферзена, он может спокойно умереть.