Мария в поисках кита
Шрифт:
Но шкатулка с глубинами закрыта, а кровь все не останавливается. Я, как зачарованная, слежу за тем, как она медленно (слишком медленно, как будто в рапиде) движется вниз. Как, изящно обогнув большой палец, устремляется к запястью.
И — скрывается там, среди множества разноцветных шнурков.
Только теперь Кико отводит руку от уха — сам и без всяких усилий. Странно, ушная раковина — место, где должен находиться исток — совершенно чиста. И мочка — чиста, никаких следов происшедшего. Так, может быть, и крови-то никакой не было? А чертов Кико просто пропустил очередной шнурок между пальцами: если один брат — актер, то почему второму не оказаться фокусником-иллюзионистом?..
Дешевый трюк!
Мне хочется стукнуть Кико по затылку, наорать на него.
— Сволочь! — Чтобы выпустить пар, я перехожу на спасительный русский. — Сволочь! Дурак! Клоун недоделанный!..
Руки Кико тянутся ко рту и поднимают его уголки: очередная улыбка, от которой меня передергивает. Но самое отвратительное состоит в том, что левая рука идиота (теперь мне хочется думать о Кико как об идиоте, а совсем не как о мальчике-мечтателе) ничем не отличается от правой.
Обе руки чисты.
И никаких следов крови. Вот и выходит, что идиотка я.
Упс-сссссссссссссссссс…
Тем более идиотка, что, записывая все то, что произошло днем, пятнадцатого января, я полностью пропустила шестнадцатое. Ну да, сегодня, шестнадцатого января, я никуда не выходила (если не считать завтрака в кафе), сидела за ноутбуком, как проклятая. И Талего существовал без меня. И плавно перекочевал в семнадцатое — в то время как я все еще нахожусь в пятнадцатом.
До сих пор.
Неизвестно, как отразится пропущенный мной день на всех нас. Надеюсь, что никак… Не грусти, Ти! Вот тебе букетик!
Спокойной ночи и удачи!»
«17 января.
Еще немного из того, что произошло пятнадцатого. И что я попросту не успела законспектировать накануне. Совсем немного, иначе я пропущу еще один день. Быть может — это к лучшему, просто писать и ни о чем не думать. Не думать, что этот гребаный остров — самое странное и неприятное место на свете. Не думать, что я нахожусь в голове писателя, в то время как я нахожусь в доме, принадлежащем адвокату из Мадрида Игнасио Фариасу, человеку милейшему и реально существующему (наверняка найдется миллион людей, способных подтвердить его существование, я и сама могу это засвидетельствовать). Не думать об идиоте Кико. Не думать обо всех остальных, подевавшихся неизвестно куда. Не думать о Маноло. Вернее, думать о Маноло как о ките, выгибающем спину под деревянным прилавком. Как о множестве китов, а совсем не как о трупе из океанариума.
И не думать о ключе.
Не думать, хотя ничего загадочного в нем нет. И ломать голову, куда бы его приспособить и во что воткнуть тоже не надо: я знаю куда он втыкается и что отпирает.
Музыкальную шкатулку.
Единственное, чего я не знаю: зачем чертов придурок Кико отдал ключ мне. Просто взял и отдал — без всяких объяснений. Но предварительно сделав свою хренову ручную улыбку еще шире. Да-да, растянул рот до последней возможности и даже слегка засунул в него кончики пальцев. Так, что стали видны зубы — белые и удивительно крупные, один к одному. И мне пришла в голову мысль… Какая именно — сейчас не вспомнить. Видимо, не слишком важная.
Я малодушно ответила Кико такой же широкой улыбкой. И неожиданно испытала жгучее желание повторить все его дурацкие жесты. Все до единого, только этого не хватало!..
Ключ от шкатулки болтался у него на запястье, на одном из шнурков, по странному и неприятному совпадению — двухцветном. Багрово-фиолетовом, xa-xa!.. Впрочем, когда я увидела это преследующее меня сочетание цветов, смеяться как-то расхотелось. А Кико стащил шнурок с ключом с руки, запер шкатулку и, повернувшись ко мне, протянул ладонь — раскрытую и пустую. И даже покачал ею в воздухе. И снова я испытала жгучее желание повторить его жест.
И — не выдержала и повторила.
Не стоило бы мне этого делать. Не стоило. Ведь Ти… настоящая Ти, девушка двадцати пяти лет от роду, амбициозная и совсем-совсем неглупая, никогда бы так не поступила. Никогда бы не стала играть в сомнительные игры с идиотом. Никогда бы не пошла на поводу у ВПЗР с ее ленивыми послеполуденными сентенциями о том, что единственное предназначение человека — идти за своими желаниями, чутко к ним прислушиваться и верить им абсолютно. В противном случае его ждут полное опустошение, глаукома и рак пищевода. «Не отказывай своим желаниям, Ти, просто расслабься и раздвинь ноги, а все остальное они сделают сами».
Гадость и мерзость.
Интересно, вошла ли эта гадость хотя бы в один из ее романов? Теперь и не вспомнить, но наверняка вошла. С последующим развитием порнографической метафоры и плавным ее переходом под гинекологическую сень, с криво приколоченной табличкой над входом: «Женская консультация». ВПЗР, эта сраная доморощенная акушерка, внимательно, не упуская ни одной подробности, следит за тем, как формируются и развиваются оплодотворенные самыми гнусными желаниями поступки. И всегда помогает им выползти на свет.
Гадость. Мерзость.
Настоящая Ти не думала о своей работодательнице в столь негативном ключе. Вернее, не о ней — о том, что выходит из-под ее пальцев, таких же жестких, как пальцы Кико. Вот черт!.. Настоящая Ти — всепрощающий литературный агент, личный водитель, парикмахер и черт в ступе — никогда не касалась рук ВПЗР. Правда! За все пять лет тесного, даже слишком тесного общения, я ни разу не приблизилась к вэпэзээровским пальцам. ВПЗР могла задеть меня локтем, легонько толкнуть в плечо, шлепнуть по заднице (если была в хорошем настроении, связанном с низвержением очередного литературного прыща с медийного Олимпа), наступить на ногу и не извиниться, — но наши руки никогда не соединялись для дружеских пожатий. Для поддержки и выражения признательности. Тогда откуда я знаю, что пальцы у ВПЗР жесткие? Всегда холодные, с ноющими заусенцами; с такими твердыми ногтями, что срезать их — сущее наказание, и не всякие ножницы подойдут… Откуда я знаю все это?.. Это может знать лишь сама ВПЗР, а настоящая Ти… Да нет, я ведь и есть — настоящая Ти! Но почему я раскрыла ладонь следом за Кико, отражаясь в Кико?.. Порыв был совершенно, абсолютно бесконтрольным. А настоящая Ти привыкла все контролировать, это — ее отличительная черта. Привычка, выработанная до автоматизма. Тем не менее ладонь была раскрыта, и ключ упал в нее. А Кико, казалось, только этого и ждал: он закивал головой и вытянул губы в трубочку, с силой выпуская изо рта вздох; выталкивая его, как навязчивого и засидевшегося за полночь гостя. Я не умею читать по губам, тем более — таким, задрапированным шнурками; но, кажется, это был вздох облегчения. А потом, совершенно неожиданно, Кико вскочил на ноги и бросился к выходу. Я и опомниться не успела, как он оказался у двери и только тогда обернулся. И послал мне воздушный поцелуй. И исчез за дверью, оставив после себя тихую «музыку ветра».
В ключе нет ничего настораживающего.
Он и сейчас лежит передо мной: потускневший, медный, без всяких изысков, размером с половину спички и со спичку же толщиной. Другого от ключа, отпирающего музыкальную шкатулку, и ждать не приходится. И еще: он теплый на ощупь, что провоцирует ответное тепло. Ну да, я отношусь к ключу с симпатией. Шнурок, на котором он висит, теплых чувств не вызывает, и я бы уже давно отделалась от него..
Кстати, почему я до сих пор от него не отделалась?