Марк Аврелий и конец античного мира
Шрифт:
Спор усложнялся вопросом о покаянии и примирении. Епископы требовали права отлучения и пользовались им с широтою, которая была соблазном для пуритан. Иллюминаты утверждали, что они одни могут возвратить душе милость Бога, и были крайне строги. Всякий смертный грех (человекоубийство, идолопоклонство, богохульство, прелюбодеяние, совокупление) преграждал, по их мнению, путь к раскаянию. Если бы эти крайние принципы не переходили пределов глухих округов Катацекомении, зло было бы невелико. К несчастью, маленькая фригийская секта послужила ядром для значительной партии, представлявшей существенную опасность, так как она смогла оторвать от правоверной церкви ее знаменитейшего апологета Тертуллиана. Эта партия, которая мечтала о церкви непорочно-чистой и не пошла дальше тесного круга совещающихся, успела, несмотря на свои крайности или, точнее, именно благодаря своим крайностям, привлечь из вселенской церкви всех суровых, всех неумеренных. Она так подходила к логике христианства! Мы видели раньше, что то же случилось с енкратктами и Тацианом. Co своими противоестественными воздержаниями, отрицанием брака, осуждением вторых браков, монтанизм был лишь строго последовательной верой во второе пришествие (хилиазм), а эта вера была само христианство. "Что общего, говорит Тертуллиан, - между заботами о грудных младенцах и страшным судом? Хорошую представляют картину отвислые груди, тошноты рожениц, ревущие ребятишки в дополнение к появлению судьи и гласу трубному. О! Славными повитухами будут палачи Антихриста!" Восторженные люди рассказывали друт друту, что в Иудее, в продолжение сорока дней, видели каждое утро висящим на небе город, который исчезал, когда к нему приближались. Для доказательства реальности этого видения, они ссылались на свидетельство язычников, и каждый предвкушал блаженства, ожидающия его в этой небесной обители, в воздаяние за жертвы, принесенные в земной юдоли.
Африка, пламенная и грубая, должна была всех легче попасть в эту ловушку. Монтанисты, новациане, донатисты, циркумцеллионы,-вот различные названия, под которыми проявился дух неповиновения, нездоровая жажда мученичества, ненависть к иерархии, мечты о втором пришествии, для которых берберские племена всегда служили классической почвой. Эти суровые праведлики, которые возмущались, когда их называли сектой, но в каждой церкви выставляли себя избранниками, единственными христианами, достойными этого имени, эти пуритане, беспощадные к кающимся, должны были быть злейшим бичем христианства. Тертуллиан называет вселенскую церковь пещерой прелюбодеев и блудниц. В глазах энтузиастов, епископы, лишенные дара пророчества и совершения чудес, будут стоять ниже пневматиков. Через последних, а не через официальную иерархию, совершается преподание благодати на совершение таинств, движение и развитие церкви. Истинный христианин, живущий лишь в виду страшного суда и мученичества, проводит жизнь в созерцании. Он не только не должен избегать гонений; но ему повелеваеися устремляться к ним. Должно непрестанно готовиться к мученичеству, как к необходимому дополнению христианской жизни. Естественный конец христианина умереть в пытках. Необузданное легковерие, несокрушимая вера в духовные дары окончательно сделали монтанизм одним из самых крайних типов фанатизма, упоминаемых в истории человечества.
Важно было то, что эта ужасающая мечта прельстила воображение единственного человека, одаренного большим литературным талантом, которого церковь имела в своих рядах, в течение трех столетий. Писатель неправильный, но одаренный мрачной энергией, пламенный софист, владеющий поочередно насмешкой, ругательством, низменной тривиалыюстью, игралище горячего убеждения даже при самых вопиющих противоречиях, Тертуллиан нашел возможным дать полумертвой латыни произведения, отмеченные печатью высшей красоты, применив к своему дикому идеалу красноречие, всегда бывшее неведомым фригийским аскетам-ханжам.
Победа иерархии была в этом случае победой снисхождевия и человечности. С редким здравым смыслом, вселенская церковь взглянула на чрезмерные умерщвления плоти, как бы на род частичного проклятия, брошенного на сотворение мира, и как на поношение созданного Богом. Вопрос о допущении женщин к церковным должностям и совершению таинств, остававшийся сомнительным в виду некоторых прецедентов истории апостолов, был разрешен безповоротно. Смелое притязание фригийских сектаторов относительно включения новых пророчеств в библейский канон, побудило церковь объявить, отчетливее чем прежде, что Новый Завет завершен окончательно. Наконец, дерзновенное устремление к мученичеству сделадось проступком, и рядом с преданием, превозносившим подлинного мученика, возникло предание, долженствовавшее обличить греховность самомнения, устремляющагося к казням и нарушающего, не будучи к тому вынужденным, законы страны.
Стадо верующих, естественно обладавшее лишь средней добродетелью, пошло за пастырями. Наступает католицизм. Ему принадлежит будущее. Принцип своего рода христианского иогизма (yoguisme) на некоторое время подавлен. Это была первая победа иерархии, быть может, самая важная, так как она была одержана над искренней набожностью. На стороне экстаза, пророчества, дара языков стояли тексты и история. Но в них проявилась опасность, и иерархия положила им предел, прекратила все эти доказательства личной веры. Как удалились мы от времен, которыми так восхищался автор Деяний! В христианстве уже образовалась партия среднего здравого смысла, которая всегда одерживала верх в распрях церковной истории. Епископская власть с самого начала оказалась достаточно сильна, чтобы укротить энтузиазм непокорных, взять светских в опеку и установить принцип, что богословие дело одних епископов - которым одним и подобает судить об откровениях. Добрые фригийские безумцы действителыю подготавливали смерть христианетва посредством уничтожения иерархии. Если бы взяло верх личное вдохновение, учение об откровении и постоянных измененениях, христианство погибло бы, выродившись в кружковые собеседования эпилептиков. Вздорные истощения плоти, непригодные для широкого мира, пресекли бы пропаганду. При равном праве всех верующих на священство, на дары благодати, и на совершение таинств, была неизбежна полная анархия. Проявления духа уничтожили бы таинство. Но таинство взяло верх, и краеугольный камень католицизма был безповоротно установлен.
В окончательном выводе, церковная иерархия восторжествовала вполне. При Калликсте (217-222), умеренные взгляды взяли верх, к великому соблазну ригористов, которые отомстили гнусной клеветой. Иконийский собор положил конец спору со стороны церкви, не возвратив заблудших в ее лоно. Секта вымерла довольно поздно; она существовала до VI века, в виде христианской демократии, в особенности в Малой Азии, под наименованиями фригов, фригастов, катафригов, пепузианцев, таскодругитов, квинтилианцев, присциллианцев, артотиритов. Сами себя они называли чистыми или пневматиками. Целые столетия Фригия и Галатия были раздираемы пиетистскими и гностическими ересями, которым грезились тучи ангелов и эонов. Пепуза была разрушена, неизвестно, в какое время, и при каких обстоятельствах, но место осталось святым. Эта пустыня сделалась местом паломничества. Посвященные собирались туда со всей Малой Азии и совершали таинственные обряды, над которыми потешалась народная молва. Они настойчиво уверяли, что именно там откроется небесное видение. Они там проводили дни и ночи в мистическом ожидании и потом видели самого Христа, снисходившего к ним в ответ на пламя, которым они сгорали.
Глава 15. Полное торжество иерархии - Последствия монтанизма
Таким образом, благодаря иерархии, признаваемой представительницей предания двенадцати апостолов, церковь совершила, не ослабив себя, труднейшее из превращений. Она перешла из состояния кружкового, если позволено будет так выразиться. в состояние светское, из маленькой общины ясновидцев стала церковью, открытой всем и, следовательно, подверженной многим несовершенствам. To, что, казалось, навсегда должно было остаться мечтой фанатиков, сделалось прочной религией. Что бы ни говорили Гермас и монтанисты, стало возможным быть христианином, не будучи святым. Повиновение церковной власти теперь важнее в христианине, чем дары благодати. Отныне эти дары будут даже возбуждать подозрение. и наиболее осчастливленным ими нередко придется становиться еретиками. Раскол важнейшее церковное преступление. Подобно тому, как относительно догмата христианская церковь уже имела правоверный центр, называвший ересью все, что уклонялось от признанного типа, так у нее была и средняя мораль, пригодная для всех и не приводившая непременно к концу мира, как мораль умерщвляющих плоть. Оттолкнув гностиков, церковь отвергла утонченности догмата; в лице монтанистов, она отвергла утонченности святости. Крайности тех, которые мечтали о духовной церкви, о высшем совершенстве, разбивались о здравый смысл установленной церкви. Массы, уже значительные, составляли в церкви большинство и понижали нравственную температуру до уровня возможности.
Таким же образом ставился вопрос и в политике. Крайности монтанистов, их яростная проповедь против римской империи, их ненависть к языческому обществу не могли всем нравиться. Империя Марка Аврелия быда уже далеко не то, что империя Нерона. С той нельзя было примириться; а тут была возможность соглашения. Церковь и Марк Аврелий во многом преследовали одну и туже цель. Ясно, что епископы уступили бы светской власти всех фригийских святых, если бы, ценой этой жертвы, возможно было достигнуть союза, который отдал бы в их руки духовное управление миром.
Наконец, духовные проявления и другие сверхъестественные подвиги, превосходные для поддержания рвения маленьких общин иллюминатов, становились неприменимыми в больших церквях. Крайняя строгость правил о покаянии была нелепостью и бессмыслием при стремлении выйти за пределы кружкового собеседования так называемых чистых. Народ никогда не бывает составлен из одних непорочных людей, и простому верующему необходимо неоднократно быть допущенным к покаянию. Поэтому было признано, что можно быть членом церкви, не будучи ни героем, ни аскетом, и что для этого достаточно повиноваться своему епископу. Святые возопиют, борьбе личной святости и иерархии конца не будет; но средние люди одолеют; можно будет грешить, не переставая быть христианином. Иерархия даже предпочтет грешника, прибегающаго к обычным способам примирения, высокомерному аскету, который сам себя оправдывает нли воображает, что не нуждается в оправдании.
Но ни тому, ни другому из этих двух принципов не будет дано совершенно изгнать другой. Рядом с церковью общей останется церковь святых; рядом с светом возникнет монастырь, рядом с простым верующим явится монах. Раз царствие Божие, по проповеди Иисуса, неосуществимо в мире, каков он есть, и мир упорствует в своем нежелании измениться, что же остается, как не основывать маленькие царствия Божии, как бы островки среди неизлечимо порочного океана, где применение Евангелия совершалось бы буквально и где бы не знали этого различия между правилом и советом, которое в мирской церквн сиужит лазейкой для спасения от невозможностей? Монастырская жизнь логически необходима в христианстве. Большой организм способен развить все, что в нем заключается в зародышевом состоянии. Так как идеал совершенства, воложенный в основу галилейской проповеди Иисуса и от которого немногие истинные его ученики никогда не отступятся, не может существовать в мире, то должно было создать, для осуществления этого идеала, закрытые миры, монастыри, где бедность, самоотречение, взаимный надзор и исправление, послушание и целомудрие строго бы применялись. Евангелие действительно скорее монастырский устав (Enchiridion), чем кодекс морали, оно есть основное правило всякого монашеского ордена; совершенный христианин есть монах; монах есть последоватеиьный христианин; монастырь есть место, где Евангелие, везде являющееся утопией, становится реальностью. Книга, предположившая научить подражанию Иисусу Христу, есть книга монастырская. Довольные тем, что существует место, где морально проповеди Иисуса действителъно применяются, мирянин утешится в своих мирских связях и легко привыкнет к мысли, что правила столь высокого совершенства не для него предписаны. Буддизм разрешил этот вопрос иначе. Там каждый проводит в монашестве часть своей жизни. Христианство довольно, если хотя где-нибудь применяется настоящая христианская жизнь: буддист удовлетворен, если в какую-либо пору своей жизни был совершенным буддистом.