Марк Аврелий и конец античного мира
Шрифт:
Монтанизм был крайностъю; он был обречен на погибель. Но, как все крайности, он оставил глубокий след. Христианский роман был отчасти его делом. Два великие предмета его энтузиазма: целомудрие и мученичество, остались основными элементами христианской литературы. Именно монтанизм выдумал эту странную ассоциацию идей, создал деву-мученицу и, введя женскую прелесть в самые мрачные изображения пыток, дал начало той странной литературе, от которой, начиная с I века, хрнстианское воображение никогда не отрешалось. Ряд этих произведений, где наслаждение неотделимо от суровости, открывают монтанистские деяния св. Перпетуи и африканских мучеников. дышащие верою в духовные дары, полные крайнего ригоризма и пламенных стремлений, пропитанные сильным благоуханием сдержанной любви, соединяющие тончайшие образы ученой эстетики с самыми фанатическими мечтами. Стремление к мученичеству становится болезнью, которую невозможно сдержать, и эта мрачная история выразилась эпидемическими действиями в толпах циркумцеллионов, которые, как безумные, бегали по стране ища смерти и заставляли людей предавать их мученичеству.
Целомудрие в браке осталось одной из основ христианского романа. А это, конечно, мысль монтанистская.
Целый роман, - конечно, монтанистский, так как там доказывается, что женщины имеют право преподавать и совершать таинства,-весь построен на этом достаточно опасном недоразумении. Мы говорим о Thecla. Гораздо более скабрезного и возбуждающаго в романе святых Нерея и Ахиллея; целомудрие никогда не изображалось с большим сладострастием; никогда не говорилось о браке с более наивным бесстыдством. Пусть прочтут в Григории Турском прелестную легенду о двух Овернских Любовниках; в Деяниях Иоанна, пикантный эпизод Друзианы; в деяниях Фомы, рассказ об Индийских Обрученных; у св. Амвросия, эпизод об антиохийской девственнице в непотребном доме. Тогда станет понятным, что века, которые питались такими рассказами, могли, без особенной заслуги, воображать, что они отказались от греховной любви. Одна из тайн, глубоко прозренных основателями христианства, заключается в том, что целомудрие есть наслаждение, и что половая стыдливость есть один из видов любви. Обыкновенно люди, которые боятся женщин, всех более их любят. Как часто можно справедливо сказать аскету: Fallit te incautran pietas tua. В некоторых частях христиансвого мира, возникала в разное время мысль, что женщин никогда не должно видеть, что им прилична жизнь затворниц, по обычаю, установившемуся на мусулъманском Востоке. Легко понять, до какой степени изменился бы характер церкви, если бы эта мысль взяла верх. Отличие церкви от мечети и даже от синагоги, заключается именно в том, что женщина туда вступает свободно, наравне с мужчиной, даже когда отделена или даже завешана. Предстояло решить, будет ли христианство, как впоследствии ислам, религией мужской, откуда женщина почти исключена. Католическая церковь остереглась от этой ошибки. На женщину возложены были в церкви диаконские обязанности, и ей предоставлены хотя подчиненные, но частые сношения с мужчинами. Крещение, причащение, дела благотворительности требовали постоянных отклонений от обычаев Востока. Католическая церковь и тут, с редкой верностью такта, нашла середину между преувеличениями различных сект.
Так объясняется замечательное соединение застенчивой стыдливости и нежной доверчивости, которое характеризует нравственое чувство в первобытных церквях. Откидываем низкие подозрения пошлых развратников, неспособных понять подобную невинность! Все было чисто в этих святых вольностях; но какая требовалась чистота, чтобы наслаждаться ими и Предание гласит, что язычники завидовали праву священника видеть мгновение в купельной наготе ту, которую святое погружение сдедает его духовной сестрой. Что сказать о "святом поцелуе", который как consolameatum катаров, был амброзией этих целомудренных поколений, об этом поцелуе, который был таинством силы и любви, память о коем, соединенная о торжественными впечатлениями акта причащения, на многие дни нашла душу как бы благоуханием? Отчего же любили церковь до такой степени, что в случае выхода из нее, готовы были идти на смерть для возвращения в ее лоно? Оттого, что она была школой безконечных радостей. Иисус воистину был среди своих. Более ста лет после своей смерти, он еще научал высшим наслаждениям, открывал высшие тайны.
Глава 16. Марк Аврелий у Квадов - Книга Дум
Слишком мало заботившееся о происходившей в остальном мире, правительство Марка Аврелия существовало, по-видимому, только для улучшений внутренних. Единственное крупное организованное государство, смежное с границами империи, царство Парфянское уступало натиску легионов. Люций Вер и Авидий Кассий покоряли области, которые лишь временно были заняты Траяном, Армению, Месопотамию, Адиабену. Действительная опасность была за Рейном и Дунаем. Там жили в грозной неизвестности энергические племена, преимущественно германского происхождения, которых римляне знали лишь по красивым и верным телохранителям (швейцарцам тех дней), которыми иные императоры любили себя окружать, или по великолепным гладиаторам, которые возбуждали бурные восторги амфитеатра, когда внезално разоблачали красоту своего нагого тела. Покорять шаг за шагом этот непроницаемый мир, отдалять миля за милей пределы цивилизации; для этого крепко утвердиться в Богемии, в этом центральном четырехугольнике Европы, где еще должна была оставаться значительная основа кельтских боянов; оттуда подаваться вперед, как американские пионеры, вырубить дерево за деревом Геркинейский лес, заменить колониями племена, еще не сроднившияся с землей, утвердить и цивилизовать эти народности с богатым будущим, обратить на пользу империи на редкие качества, их надежность, телесную силу, энергию; перенести истинные границы империи, с одной стороны, к Одеру и Висле, с другой, на Прут или Днестр, и дать, таким образом, латинской части империи решительное преобладание, которое предупредило бы отпадение греческой и восточной части; вместо постройки рокового Константинополя, поместить вторую столицу в Базеле или Констанце и обеспечить, таким образом, и великому благу империи, кельто-германским народам политическую гегемонию, которую им предстояло завоевать позднее на развалинах империи, - вот какова должна была быть программа просвещенных рямлян, если бы они были лучше осведомлены о состоянии Европы и Азии и лучше знали географию и сравнительное народоведение.
Дурно соображенная экспедиция Вара (10 по Р. X.) и вечный пробел, оставлеяный ей в нумерации легионов, были как бы пугалом, отвратившим римскую мысль от великой Германии. Один Тацит постиг важность этого края для равновесия мира. Но разрозненность германских племен усыпляла беспокойство, которое должны бы были почуствовать прозорливые умы. Пока эти племена, действительно более скдонные к местной независимости, чем к централизации, не составляли военного союза, они внушали мало опасений, Но их союзы были опасны. Известно, к каким последствиям привел союз франков, образовавшийся в III веке, на правом берегу Рейна. Около 166 года могучая лига образовалась в Богемии, Моравии и северной части теперешней Венгрии. Тогда впервые услышаны были названия мелких племен, впоследствии сделавшихся известными всему миру. Началось великое передвижение варваров. Германцы, до тех пор отражавшие все нападения, сами перешли в наступление. Плотину размыло на Дунае, в пределах Австрии и Венгрии, в стороне Пресбурга, Коморна и Грана. Все германские и славянские племена, от Галлии до Дона, маркоманы, квады, нариски, гермундуры, свевы, сарматы, виктовалы, роксоланы, бастарны, костобоки, алланы, певсины, вандаши, язычи, как-будто сговорились прорвать границу и наводнить империю. Но давление шло издадека. Теснимая северными варварами, вероятно готами, вся славянская и германская масса пришла в движение. Эти варвары, с женами и детьми, требовали, чтобы их допустили в империю и дали им землю или денег, предлагая себя в обмен для военной службы. Шло настоящее человеческое наводнение, Линия Дуная была прорвана. Вандалы и маркоманы заняли Паннонию; Дакию истоптали разные племена: костобоки прошли до Греции; Ретия и Норика были завоеваны; маркоманы перешли через Юльевские Альпы, осадили Аквилею и разорили весь край до Пиавы. Римская армия не выдержала грозного столкновения; пленных уведено было множество. Италия глубоко взволновалась; говорили, что со времен Пунических войн Риму не приходилоеь. подвергаться такому страшному натиску.
Вполне достоверна истина, что философское усовершенствование законов не всегда соответствует развитию государственной силы. Война дело грубое; она требует грубых людей; поэтому часто случается, что нравственные и общественные улучшения приводят к упадку военной силы. Армия - остаток варварства, который развивающийся человек сохраняеть, как необходимое зло. Между тем, редко случается, чтобы с успехом шло то, что делается за неимением лучшего, без прямого желания. Уже Антонин имел сильное отвращение к применению оружия; в его царствование лагерные иди походные нравы значительно смягчились. Нельзя отрицать, что при Марке Аврелии римская армия утратила часть прежней дисциплины и силы. Набор совершался с затруднениями; заместительство и прием на службу варваров совершенно изменили характер легиона; конечно, и христианство уже стало отвлекать лучшую часть государственной силы. Если подумать, что, рядом с этим обветшанием, волновались не имевшие отечества толпы, ленивые к обработке земли, любящие только убийство, охочие только к побоищу, хотя бы со своими, то станеть ясным, что предстояло большое перемещение рас. Цивилизованное человечество еще недостаточно укротило зло, чтобы предаваться мечте о прогрессе путем мира и нравственности.
Перед этим чудовищным натиском всех варварских сил, Марк Аврелий проявил поразительную силу. Он не любил войн и вел их против личного желания; но когда это оказалось необходимым, он повел ее хорошо; стал великим полководцем по обязанности. К войне присоединилась страшная чума. В этих тяжелых испытаниях, римское общество прибегло ко всем своим преданиям и обрядам. Как всегда после бедствий, произошла реакция в пользу национальной религии. Марк Авредий этому не противился. На виду всех, добрый император председательствовал при жертвоприношениях, в качестве первосвященника, брал железный дротик в храме Марса, погружал его в кровь и бросал в сторону неба, где был неприятель. Вооружили всех: рабов, гладиаторов, разбойников, диогмитов (полицейских агентов); наняли германские шайки для действий против германцев; во избежание новых налогов превратили в деньги драгоценные вещи императорских дворцов.
С этих пор почти вся жизнь Марка Аврелия протекла в бассейне Дуная, в Карнонте, близ Вены, или в самой Вене, нли на берегах Грана в Венгрии, иногда в Сирмиуме. Его тоске не было пределов; но он умел побеждать свою тоску. Скучные походы против квадов и маркоманов были мастерски направлены. Отвращение, которое они ему внушали, не мешало ему прилагать к ним самое добросовестное старание. Армия его любила и превосходно исполняла свое дело. Сдержанный даже по отношению к врагу, он предпочел громовым ударам план кампании медленный, но верный. Он совершенно очистил Паннонию, оттеснил всех варваров на левый берег Дуная и предпринимал даже большие экспедиции по ту сторону, благоразумно принимая тактику, которой впоследствии злоупотребляли, состоявшую в том, чтобы варварам противопоставлять варваров.
Сохраняя отеческое и философское отношение к этям подудиким толпам, он упорствовал, из уважения к самому себе, в оказании им знаков внимания, которых они не понимали, уподобляясь дворянину, который по чувству собственного достоинства стал бы обращаться с краснокожими, как с благовоспитанными людьми. Его наивная проповедь разума и справедливости, наконец, внушила им уважение к нему. Быть может, если бы не возмущение Авидия Кассия, ему бы удалось образовать провинции Маркоманскую (Богемия) и Сарматскую (Галиция) и этим обеспечить лучшее будущее. Он допустил в широких размерах германских солдат в легионы и тем, которые хотели работать, дал земли в Дании, Паннонии, Мизии, римской Германии. Но военную границу он сохранил во всей нерушимости, учредил на Дунае строгую полицию и ни разу не допустил, чтобы престиж империи пострадал от уступок, к которым он побуждался политикой и человечностью.