Маркиз Роккавердина
Шрифт:
— На ком? — спросил маркиз, начиная догадываться.
— На вдове… вашей милости, то есть на Сольмо…
— И пришли ко мне? Какое мне дело до этой женщины?.. Я не сержусь на вас только потому, что вы нездешние.
— Ваша милость простит нас, — вмешался парень.
— Нам посоветовали… — пробормотал старик.
— Не то посоветовали. У меня нет ничего общего с ней… Что я, родственник ее? Потому что она… служила у меня?.. Она вышла замуж… Теперь она вдова, свободна… При чем тут я? — Маркиз повысил
Он разволновался от внезапно охватившей его досады, едва ли не от ревности к этому парню, к тому, кто в конце концов (и он это понимал) мог оказать ему неплохую услугу, увезя далеко отсюда эту женщину, из-за которой, возможно, синьорина Муньос не решалась принять его предложение.
— Кто вам посоветовал?.. Она?
— Нет, ваша милость. Один приятель, который очень уважает вашу милость…
— Скажите, что я благодарю его, но он мог бы и не советовать вам такую глупость… И женитесь, конечно, женитесь! Она свободна, повторяю. Я тут ни при чем и не хочу в это вмешиваться… Сразу поженитесь?
— Нужно выправить бумаги и чтобы в церкви обнародовали.
— И увезете ее в Модику?
— Если ваша милость позволит.
— Я тут ни при чем, не понимаете, что ли? — заорал маркиз.
Он разволновался. Ему казалось, будто Агриппина Сольмо совершает сейчас еще одно предательство и все они сговорились, должно быть, если только в этом нет какого-то коварства, если это не повод напомнить ему, маркизу, что она жива и чувствует себя связанной с ним!.. Пусть выходит замуж! Лишь бы убралась подальше!..
Он не хотел даже доставить ей удовольствие, высказав прямо в лицо, как бесчестно она поступила.
Торопится, значит, снова замуж!
Тут у него вырвалось грязное ругательство, как будто Сольмо стояла перед ним и он говорил ей это в лицо!
Чтобы облегчить душу, он рассказал обо всем своей кормилице Грации.
— Так-то оно лучше, сынок!
— Если придет, смотри!.. Я не хочу ее видеть!
— Я встречала ее много раз в церкви. Недавно она спросила меня: «Правда ли, что маркиз женится?»
— Кто ей это сказал?
— Не знаю. Я ответила ей: «Будь это правда, я бы первая узнала!» Ах, если бы святые души чистилища сотворили это чудо!
— Ну и… что она?
— Она сказала: «Да пошлет ему бог счастья!» Больше ничего. И каждый раз говорила: «Поцелуйте ему руки!» Но я всегда молчала об этом, чтобы не огорчать тебя, сынок!
И все же нет, он не должен был отпускать эту женщину, не высказав ей в лицо, как подло она предала его! Больше того, он должен был вырвать у нее признание в этом, чтобы она не могла кичиться в душе, что сумела посмеяться над маркизом Роккавердина. Он хотел, чтобы она плакала, чтобы сожалела о своем подлом поступке и понимала, почему он больше не
А потом подумал: «Я не прав. Пусть уезжает! Подальше! Пусть!»
Он боялся выдать себя, боялся, что она догадается. И злился на себя из-за своего малодушия, вспоминая о прошлом и вновь переживая то чувство, которое испытал однажды в Марджителло, когда впервые прикоснулся к ее девственному телу и поклялся ей: «У меня никогда не будет другой женщины!» Ах, как же она была тогда хороша!.. И потом… тоже! А на днях, когда рабочие ломали кирками стены ее комнаты, разве у него не сжалось сердце!..
«Я не прав! Пусть уезжает!.. Подальше!.. Пусть!.. И если б у нее хватило смелости…»
Но в этот вечер, когда маркиз неожиданно увидел ее перед собой в трауре, закутанную в черную шаль, в прихожей, где она прождала его почти час, зная, что он должен вернуться из Марджителло, когда он услышал, как она приветствует его дрожащим голосом: «Да благословит меня ваша милость!» — у него не хватило духу сердито пройти мимо, сделать какой-нибудь жест или сказать что-нибудь обидное, чтобы прогнать ее.
Ее смиренный облик и давно не слышанный голос, который вот уже несколько дней отдельными словами и фразами звучал в его ушах, как он тому ни противился (он и сам не мог разобраться отчего — от сожаления ли, гнева или закипающей ненависти), все-таки сломили его еще и потому, что он был захвачен врасплох.
— Что ты здесь делаешь?.. Почему не вошла? — спросил он ее вместо приветствия.
— Я хотела только повидать вас… Последний раз!
— Входи! Входи!
Голос маркиза зазвучал взволнованно, жесты стали резкими, властными.
Матушка Грация, поспешившая при звоне бубенчиков и грохоте коляски открыть дверь, отпрянула, вытаращив глаза, когда увидела, что они входят вместе.
— О пресвятая дева! — не удержалась она от восклицания.
Агриппина Сольмо кивком поздоровалась с ней и последовала за маркизом, пробираясь среди загромождавших комнаты лесов и инструментов каменщиков в столовую, где ремонт еще не начинали. Маркиз остановился и раздраженно захлопнул дверь.
— Я хотела только повидать вас… Последний раз… — повторила она, с трудом сдерживая рыдания.
— Разве я умирать собрался? — с мрачной иронией спросил маркиз. — Для тебя — это мне ясно — я давно уже умер!
— Почему, ваша милость?
— Почему?.. Разве ты не поклялась? — взорвался он. — Я что, силой заставлял тебя тогда клясться? Я только предложил. Ты могла отказаться, могла сказать: «Нет!»
— Каждое ваше слово было для меня приказом. Я повиновалась… Я поклялась искренно.
— А потом?.. Потом?.. Ну-ка попробуй теперь сказать, что это не так, если у тебя хватит смелости!