Мартин Иден. Рассказы
Шрифт:
— Она великолепно играет, — протестовала Рут.
— Да, у нее несомненно прекрасная техника, но внутренняя сущность музыки ей чужда и непонятна. Я спросил ее, что ей дает музыка — вы знаете, я всегда интересуюсь этим, — но она не могла мне ответить. Она сказала только, что обожает музыку, что это величайшее из всех искусств и что оно для нее дороже жизни.
— Вы всех их заставили говорить на профессиональные темы, — упрекнула его Рут.
— Сознаюсь. Но если они оказались несостоятельными даже в своей специальности, можете представить себе, какую муку я вынес бы, если бы они говорили со мной о других предметах. Прежде я думал, что здесь, на высоте, где люди пользуются всеми благами культуры… — Он остановился на мгновение, увидев, как его собственная тень — тень юноши в котелке появляется в дверях и проходит через комнату… — Так вот, я говорю, что все эти мужчины и женщины казались мне прежде блестящими и яркими. Но теперь, судя по тому немногому,
Лицо Рут просияло.
— Расскажите мне о нем, — настаивала она. — Не о его замечательных качествах — я знаю их, — а о том, что вам в нем не понравилось. Мне очень интересно знать.
— Быть может, я попаду впросак, — полушутливо заметил, колеблясь, Мартин. — Может быть, вы сначала. Или вы видите в нем только хорошее?
— Я прослушала у него два курса и знакома с ним два года. Вот почему меня интересует ваше первое впечатление о нем.
— Дурное впечатление — хотите вы сказать. Ну, ладно. Я думаю, что он вполне достоин того прекрасного мнения, которое у вас о нем сложилось. По крайней мере, он лучший образец интеллигентного человека, какой я встречал до сих пор. Но это человек, который скрывает какой-то стыд в душе. О нет-нет, — поспешил он воскликнуть. — Я не подозреваю в нем ничего вульгарного или низкого. Я хочу сказать, что он производит на меня впечатление человека, который проник в глубь вещей, но испугался того, что увидел. И этот страх заставляет его убеждать самого себя, что он никогда ничего не видел. Может быть, я неясно выражаю свою мысль. Попробую объяснить по-другому: это человек, который нашел тропинку к тайному храму, но не пошел по ней. Может быть, он даже видел храм, но потом постарался уговорить себя, что это был только мираж, созданный листвой. И еще можно сказать так: это человек, который мог совершить многое, но не посчитал нужным, и теперь в глубине души постоянно жалеет о том, чего не сделал. Он смеется над наградой за подвиг, но еще больше томится желанием получить ее и испытать радость совершения.
— Я никогда не смотрела на него с этой точки зрения, — возразила Рут. — Поэтому я не понимаю, что вы хотите сказать…
— Это только смутное чувство, — оправдывался Мартин. — У меня нет для этого никаких оснований; я просто так чувствую и, возможно, ошибаюсь. Вы, конечно, знаете его лучше, чем я.
Мартин вынес из этого вечера у Рут странные, смутные и противоречивые чувства. Он разочаровался в своей цели и в людях, до которых старался подняться. С другой стороны, его ободрял успех, достигнутый им за это короткое время. Подняться оказалось гораздо легче, чем он ожидал. Подъем не только не превышал его сил, но напротив (он не скрывал этого от себя из ложной скромности), он оказался теперь выше тех, до которых старался подняться, за исключением, конечно, профессора Колдуэлла. О книгах и жизни он знал больше, чем они; и Мартин никак не мог понять, в какие углы и кладовые они запрятали свое образование. Он не сознавал, что сам обладает исключительной умственной силой, так же как не знал и того, что люди, которые могут спускаться в глубины мышления и доискиваться конечных выводов, не встречаются в гостиных разных Морзов. Не знал он и того, что такие люди одиноки, как орлы, парящие в небесной лазури высоко над землей, где копошится остальная жизнь…
Глава XXVIII
Однако удача изменила Мартину, и ее вестники перестали приходить к дверям его квартиры. Двадцать пять дней, работая по праздникам и воскресеньям, он трудился над большой статьей в тридцать тысяч слов, которую назвал «Позор солнца». Это было планомерное нападение на мистицизм метерлинковской школы, вылазка из крепости положительной науки против мечтателей о чуде. Но в самом этом нападении заключалось немало красивого и чудесного, поскольку оно не противоречило точным фактам. Несколько позднее он дополнил эту статью двумя краткими очерками: «Жрецы чудесного» и «Мерило нашего „я“». И эти статьи, большая и маленькие, отправились путешествовать из журнала в журнал.
В течение этих двадцати пяти дней, потраченных на «Позор солнца», он продал на шесть с половиной долларов ремесленных вещей. За одну шуточную вещицу он получил пятьдесят центов, а другую, проданную популярному юмористическому еженедельнику, оценили в целый доллар. Два юмористических стихотворения принесли ему одно два, другое три доллара. В конце концов, кредит его снова оказался исчерпанным (хотя у бакалейщика он возрос до пяти долларов), и ему пришлось снова заложить свой костюм и велосипед. Агентство опять требовало денег за пишущую машинку, настоятельно напоминая о том, что согласно договору он должен платить вперед.
Удачный сбыт нескольких мелких вещей заставил Мартина снова приняться за ремесленную работу. Быть может, это все же даст ему возможность
Усвоив все это, Мартин принялся составлять рассказ по следующей формуле: 1) двое влюбленных разлучены судьбой; 2) благодаря какому-нибудь событию или подвигу они соединяются вновь; 3) свадебные колокола. Третья часть была неизменяемой величиной, но первая и вторая могли изменяться до бесконечности. Так, двое влюбленных могли быть разлучены вследствие недоразумения, случайности судьбы, ревности соперников, гнева родителей, коварства опекунов, хитрости родственников и т. д., и т. д. Соединить же их могли мужественные поступки влюбленного или влюбленной, вынужденное признание коварного опекуна, хитрых родственников или ревнивого соперника, или же добровольное признание тех же лиц при разоблачении какой-нибудь неожиданной тайны, наконец, смелый поступок влюбленного или же его долгая и благородная самоотверженность, и так до бесконечности. Очень заманчиво было бы изобразить девушку в роли героини, добивающейся соединения с возлюбленным, и Мартин постепенно нашел возможность прибегнуть к другим положительно-остроумным и захватывающим уловкам. Единственное, чего он не мог изменить, были свадебные колокола в конце. Хотя бы небеса рухнули и обрушились звезды, свадебные колокола должны были звонить. Что касается размера, то формула предписывала как максимум тысячу пятьсот слов, как минимум — тысячу двести.
Прежде чем овладеть искусством писания таких рассказов, Мартин выработал с полдюжины трафаретных форм, к которым постоянно обращался, составляя свои рассказики. Эти формулы напоминали ловко составленные таблицы, употребляемые математиками и состоящие из целого ряда столбцов цифр, которыми можно пользоваться справа и слева, сверху и снизу и без всякого труда получать тысячи разнообразных решений, всегда одинаково точных и верных. Пользуясь такими формулами, Мартин мог за полчаса набросать дюжину рассказов, которые он обрабатывал в свободное время. Обычно он делал это перед сном, после целого дня серьезной работы. Впоследствии он признавался Рут, что мог сочинять их почти во сне. Главная работа состояла в том, чтобы набросать план, а остальное уже делалось чисто механически.
Он ни минуты не сомневался в рациональности своих формул и, разослав первые два рассказа по редакциям, решительно сказал себе, что они непременно принесут ему чеки. На этот раз он безошибочно угадал издательский вкус. Чутье не обмануло его, и через двенадцать дней он получил по четыре доллара за каждый рассказ.
Тем временем он сделал новое и тревожное открытие относительно журналов. «Трансконтинентальный Ежемесячник» напечатал его рассказ «Колокольный звон», но чека не появлялось. Мартин, нуждаясь в деньгах, написал в редакцию, но получил только уклончивый ответ и просьбу прислать еще что-нибудь. Ожидая этого ответа, он голодал два дня и опять заложил свой велосипед. Он регулярно два раза в неделю напоминал журналу о своих пяти долларах, хотя и то, что он получил ответ, объяснялось в значительной степени случайностью. Он не знал, что журнал этот уже в течение нескольких лет влачит жалкое существование, что это третьестепенный, если не десятистепенный орган, без средств, с ничтожной подпиской, державшийся только патриотическими воззваниями да объявлениями, служившими чем-то вроде пожертвований в его пользу. Мартин не знал и того, что этот журнал был единственным источником средств к существованию для его издателя и редактора и что они могли выжимать из него эти средства только тем, что никогда не платили за квартиру и никогда не расплачивались по счетам, если только от них можно было увильнуть. Мартин не подозревал, конечно, что его пять долларов были присвоены издателем и пошли на окраску его дома в Аламеде, причем он сам производил эту работу в течение недели в послеобеденные часы, так как не мог заплатить по ставке, требуемой союзом, а бедняк, согласившийся стать к нему на работу за гроши, упал с лестницы, сломал себе ключицу и был отправлен в больницу.
Десяти долларов «За искателей сокровищ», проданных чикагской газете, Мартину тоже не довелось получить. Статья была напечатана, в чем он убедился, просматривая в центральной читальне номера газет, но никакого ответа от издателя он добиться не мог. Письма его оставались без внимания. Дабы не сомневаться, что они дойдут по назначению, он несколько раз посылал их заказными. Это был настоящий грабеж, хладнокровное воровство. Он голодает, а у него отнимают его товар, его добро, продажа которого была для него единственным способом добыть себе кусок хлеба.