Мартовскіе дни 1917 года
Шрифт:
Необходимость перемны в командованіи ощущалась очень остро с перваго дня революціи. На необходимость эту указывали в своих отчетах, как мы видли, вс посланцы думскаго Комитета на фронт. То была, дйствительно, очередная задача. "Чистка являлась необходимой и по мотивам принципіальным и по практическим соображеніям" — признает Деникин. Но дло было в методах, примненных военным министром (отчасти, вроятно, в силу личных свойств: Гучков склонен был к закулисным пріемам дйствія) и в том масштаб, в каком осуществлялась "чистка". С чувством какой-то гордости или непонятнаго самодовольства Гучков подчеркнул в апрльской рчи, что "в теченіе короткаго времени в командном состав арміи было произведено столько перемн, каких не было, кажется, никогда ни в одной арміи"[407]. Чистка "с одного маха" могла имть политическое показательное значеніе лишь по тому психологическому впечатлнію, которое она произведет на массу. В цлях стратегических демонстрацій сама по себ она была, конечно, не нужна — здсь проще без осложненій могла бы достигнуть большаго непосредственно Ставка соотвтствующими перемнами в командном состав. В имющихся публикаціях нт достаточнаго конкретнаго матеріала для опредленія того, как реагировало строевое офицерство на гучковскую "мерзавку", открывавшую путь "талантам", минуя іерархическую лстницу. Для рядовой солдатской массы, вроятно, важне всего были взаимоотношенія с непосредственным начальством, и поэтому большого значенія не могли имть т отдльныя письменныя и
3. Поливановская Комиссія.
Нт, кажется, мемуариста из числа видных военных, который не помянул бы дурным словом "недоброй памяти" (слова Алексева на Гос. Сов.) Поливанонскую Комиссію и ея дятельность. Она содйствовала разложенію арміи своим потворством демагогіи людей, которые или не понимали "психологію арміи" или сознательно стремились к ея уничтоженію. Она шла на поводу совтских демагогов. Она "холопски" ухаживала за солдатами, по выраженію дневника Куропаткина. Однако, в оцнку ею разработанных мропріятій по "демократизаціи арміи", осуществленіе которых началось в министерство Гучкова, привносится слишком много из позднйших переживаній и многое из того, что было, ршительно забывается. Касаясь мартовскаго періода революціи, приходится внести много поправок к утвержденіям мемуаристов и историков — о "пресловутой комиссіи" Поливанова и о "нелпых реформах" Гучкова (Керенскій в "Дл Корнилова"). Надо прежде всего отказаться от тенденціи, к которой излишне склонен Деникин, всх сторонников демократизаціи арміи относить к числу демагогов и оппортунистов[410]. Возражая на посмертныя воспоминанія Гучкова, Деникин особенно определенно высказался: в арміи были "люди долга и приспшники революціи" — сам Гучков дал повод для такого высказыванія, характеризуя генералов, пытавшихся итти с правительством, "революціонными карьеристами".
Психологія отношенія к революціонным событіям боле сложна, чм это хотят изобразить пуристы мысли. Она не может быть разложена в отношеніи военных по элементарному масштабу монархических симпатій Шульгина: на "лучших"', которые гибнут, и "худших", которые приспособляются. Можно преклониться перед людьми, гибнущими за свои идеи, хотя бы и чуждыя эпох; можно с уваженіем отнестись к цльности натуры гр. Келлера, не пріявшаго революціи и ушедшаго в отставку; можно проникнуться величайшей симпатіей к прямолинейности людей, не способных итти на компромиссы — к таким, несомннно, принадлежал один из наиболе грозных, ярких и послдовательных обличителей "демагогов" и "оппортунистов" ген. Деникин. Но сочувственная персональная оцнка далеко не равнозначуща признанію объективнаго факта цлесообразности поведенія тх, которые во имя "долга" безнадежно оставались на старом берегу. Ген. Деникин лично к числу таковых, конечно, не относится. "Да, революціи отмнить нельзя было" — пишет он в своих "Очерках". "Я скажу боле: то многочисленное русское офицерство, с которым я был единомышлен, и не хотло отмны революціи. Оно желало, просто требовало одного: прекратить, революціовизированіе арміи сверху. Другого совта никто из нас дать не мог".
Здсь нкоторая невольная игра словами, ибо "революція" неизбжно требовала и "революціонизированія арміи" — именно "сверху". Без этого темный, некультурный народ стал бы, несомннно, добычей демагогіи, но демагогіи уже правой. Тот, кто хотл избжать кровавой реставраціи, тот, кто считал происшедшій переворот исторической необходимостью, должен был "революціонизировать" народ. И каждый приказ высшаго начальства, говорившій в т дни о свобод, о задачах и цлях новаго политическаго строя, фактически революціонизировал армію. Ген. Деникин, как и вся либеральная (или врне консервативно—либеральная) общественность, под революціей понимал лишь политическій переворот. В дйствительности, как не раз уже подчеркивалось выше, происходило нчто боле глубокое, захватившее вс стороны соціальнаго и культурнаго быта народа. С этим нельзя было не считаться, и это должно было опредлять линію поведенія всякаго сознательнаго русскаго гражданина, способнаго свои соціальныя или иныя привилегіи принести в жертву интересам Россіи и народа. Чувство отвтственности — ея, к сожалнію, было, дйствительно, слишком мало — должно было заставить и революціонную идеологію в точном смысл слова приспособляться к реальным національным и государственным интересам. Имются предлы осуществимаго для каждаго отрзка времени. Они опредляются потребностями и сознаніем народа. Когда искусственное "революціонизированіе сверху" не считается с этим сознаніем, оно становится своего рода общественным преступленіем.
Приведенныя сентенціи, быть может, нсколько элементарны: он имет цлью вновь и вновь отмтить, что в реальной жизни всегда метод стоит на первом план. Все дло в том, как люди инакомыслившіе приспособлялись к революціи. Люди всегда останутся людьми, со всми своими достоинствами и недостатками — во всх профессіях, сословіях и классах: офицерскіе кадры не представляли вовсе собой какую-то "обособленную соціально-психическую группу". Ген. Рузскій, как мы видли, явился на парад в Псков 5 марта с императорскими вензелями на погонах, и один выдлялся среди всей толпы — его сопровождали оваціей; полк. Цабель из императорской свиты по собственной иниціатив спорол вензеля и оказался одиноким даже среди своих собственных солдат на аналогичном парад в Ставк. "Общей трусостью, малодушіем и раболпіем перед новыми властелинами многіе перестарались", — утверждает Врангель, разсказывающій, припомним, как он в Петербург "постоянно ходил по городу пшком в генеральской форм с вензелями Наслдника Цесаревича на погонах... и за все время не имл ни одного столкновенія". Возможно, что и "перестарались". Но не всегда это только "малодушіе" и даже не инстинкт, заставлявшій индивидуума сливаться с массовым настроеніем и, быть может, нацплять "красный бант". Среди возбужденной толпы эмоціи приходилось подчинять доводам разума для того, чтобы избжать эксцессов — всегда вредных, всегда опасных. Врангель разсказывает, как он 17 марта в день полкового праздника Амурскаго казачьяго полка, когда на парад вмсто привычных боевых сотенных значков увидл красные флаги и был встрчеи марсельезой вмсто полкового марша, демонстративно реагировал на "маскарад", заявив, что не желает сидть под "красной юбкой"[411] и пить традиціонную чарку во славу Амурскаго войска. "Недовольство" в полку не привело в данном случа к осложненіям — это всетаки было среди казаков, боле консервативно настроенных. Сколько раз игнорированіе со стороны команднаго состава на фронт "красной тряпки", так или иначе сдлавшейся символом революціи, приводило к серьезным столкновеніям и ставило перед начальством опасныя испытанія сохраненія дисциплины в частях. Может быть, ген. Шольц, упоминавшійся в записи Селивачева, вынужден был нсколько демонстративно устраивать манифестаціи сочувствія перевороту для того, чтобы доказать, что он "не нмец". "С этим обстоятельством (т. е. с подозрительным отношеніем
С такими оговорками и подойдем к краткому обзору тх мропріятій по реформ военнаго быта, которыя были осуществлены в март. Окончательный итог дятельности того "рокового учрежденія", печать котораго, по мннію Деникина, — лежит ршительно на всх мропріятіях, погубивших армію[413], т. е. Особой Комиссіи под предсдательством Поливанова, может быть подведен только при разсмотрніи всх послдующих явленій в жизни арміи, связанных с общим ходом революціи.
5 марта был опубликован приказ (№ 114) по военному вдомству, включавшій в себя четыре пункта:
1) Отмнялось наименованіе "нижній чин" и замнялось названіем '"солдат";
2) Отмнялось титулованіе и замнялось формой обращенія: г-н генерал и т. д.;
3) Предписывалось всм солдатам, как на служб, так и вн ея, говорить "вы";
4) Отмнялись вс ограниченія, установленныя для воинских чинов и воспрещавшія куреніе на улицах и в общественных мстах, посщеніе клубов и собраній, зду внутри трамваев, участіе в различных союзах и обществах, образуемых с политическими цлями.
Содержаніе приказа военнаго министра было выработано в первом же засданіи Поливановской комиссіи, офиціально сконструировавшейся лишь на другой день (Половцов утверждает, что и самый текст, написанный Пальчинским, был принят Комиссіей). Комиссія "демагогов" состояла не только из "младотурок" ("талантливых полковников и подполковников" — Якубовича, Туманова, Туган-Барановскаго и близких им Белабина, Лебедева, Андогскаго и др.), но и заслуженных генералов — Поливанова, Мышлаевскаго, ак. Стеценко, Аверьянова, Архангельскаго, Михневича (послдній присутствовал, во всяком случа, в засданіи 4-го), боле молодых генералов — Аносова, Каменскаго, Потапова, Рубец-Масальскаго, членов военной комиссіи Врем. Комитета Савича и Энгельгардта, инж. Пальчинскаго, кап. I ранга Капниста (из "кружка" Рейнгартена). В Комиссіи был поднят, но не разршен еще вопрос об отданіи чести и взаимном привтствіи чинов арміи.
Приказ № 114, в дйствительности довольно "скромный" по своему внутреннему содержанію, через Ставку был для отзыва сообщен командующим арміями. Это было сдлано по иниціатив самой Ставки, при чем предлагалось командующим запросить мнніе начальников отдльных частей (вплоть до командиров полков) и направить отвты непосредственно в министерство, "дабы военный министр, а с ним и Правительство услышали голос всего офицерскаго состава арміи". Шляпников, имвшій возможность пользоваться недоступным нам архивным матеріалом, приводит нкоторые из этих отзывов. Главком Свернаго фронта высказался сам очень опредленно: приказ "возраженій не вызывает. Считаю невозможным теперь внесеніе в него каких-либо измненій в сторону отнятія или ограниченія уже предоставленных прав, так как это может вызвать нежелательный послдствія и потерю налаживающагося доврія. По вопросу об отданіи чести присоединяюсь ко второму ршенію Комиссіи ген. Поливанова, т. е. полагаю желательным сохранить взаимное, привтствіе вн службы между всми военнослужащими в военной форм". Брусилов полагал, что в вопрос об отданіи чести возможно отмнить "становку во фронт", но безусловно необходимо сохранить прикладываніе руки к козырьку, как общій порядок отданія чести во всх случаях, как взаимное привтствіе военнослужащих. Признавал главком Юго-Зап. фронта "безусловно вредным" участіе нижних чинов в союзах "с политическою цлью" — "вмшательство арміи в политику, помимо разлагающаго вліянія на необходимую ей дисциплину... всегда будет одной из угроз твердости государственной власти". Командиры отдльных частей в общем отвтили, как и главнокомандующіе. Любопытно, что сводка мнній команднаго состава Особой арміи (т. е. гвардейской преимущественно), переданная военному министру 21-го, признавала желательной отмну всх бытовых ограниченій, производимую приказом № 114. Возраженіе касалось лишь политической жизни арміи, при чем командный состав двух корпусов высказался положительно и в этом отношеніи, при условіи недопустимости собраній на фронт в предлах расположенія частей. Однако вс длали одно изъятіе: "исключительность переживаемаго момента требует, в вид изъятія из правил участія арміи в выборах в Учр. Собраніе и в опредленіи через своих представителей образа правленія, но на этом и должна закончиться политическая жизнь арміи". Довольно характерен по своей мотивировк отзыв ген. Крейнс, начальника сводной пограничной пхотной дивизіи, находившаго, что отмна ограниченій связанных с политической жизнью арміи, "невыгодна даже для демократической республики". "При полной демократической республик, — писал Крейнс, — нельзя запрещать даже реакціонных политических кружков, желающих возвращенія самодержавія, иначе полной свободы не будет, а измнится форма, а не суть. Нельзя тогда запрещать и пропаганду пацифистов, ...а их у нас немало. Если же запретить крайнія теченія, т. е. пропаганду пацифистов, автократическаго правленія и анархизма, то для наблюденія за выполненіем сего, необходимо опять, хотя бы в иной форм, ввести Охранное Отдленіе жандармеріи, столь ненавистной всм — тогда опять будет измненіе формы, а не сущности в нашем стро. Если полная политическая свобода, то ею пользоваться должны вс граждане страны, а армія, гд граждане находятся временно, должна быть вн политики, она обязана принять ту форму правленія и поддерживать ее в крайности силою оружія, которую установил народ, будь то конституціонно-монархическое правленіе или республиканско-демократическое — безразлично". "Неужели вс забыли или не знают психологію массы, — как легко ее повести в какую угодно сторону под впечатлніем минуты, конечно, талантливому вождю, военному или народному — безразлично. Солдаты сознают и хорошо сознают, к чему направлены вс эти льготы. Они знают, что этим хотят привлечь их великую силу для борьбы с опасностью реакціи, к которой они не пожелают вернуться без этого"...
Сама Ставка, не дожидаясь отвтов из арміи, немедленно же реагировала на приказ военнаго министра. 7-го была послана офиціальная телеграмма за подписью Лукомскаго, от имени нач. Штаба верховнаго главнокомандующаго. Ставка присоединялась относительно отданія чести к установленію взаимнаго привтствія при условіи, что первым привтствовать должен обязательно младшій[414]. В Ставк также считали "совершенно недопустимым" участіе солдат в политической жизни. "В настоящее время, — говорила телеграмма Ставки, — армія признала государственный переворот за совершившійся факт, признала новое правительство, и надо, чтобы она оставалась спокойной, пока не будет налажено новое государственное строеніе, и ея мысли (курсив мой) не были заняты политическими вопросами. Мы, вс начальники, с своей стороны приложим вс силы к тому, чтобы армія свято выполнила свой долг перед родиной в борьб с врагом, но необходимо не забывать, что в противном случа, голос арміи может быть грозен, и в какую сторону выльется движеніе в арміи — предвидть трудно. Во всяком случа, втягиваніе арміи в политику приведет к тому, что будет невозможно продолжать войну"...