Мартовские дни
Шрифт:
Выйдя на открытую галарею, Пересвет невольно зажмурился и задохнулся от сладкой воздушной свежести. Тучи поразбежались, над черепичными крышами теремов сияло солнце, журчал тающий снег и в высаженных вдоль дорожки кустах шиповника заходилась радостным чириканьем воробьиная стая. Вот бы убедить Кириамэ съездить прогуляться. Неровен час, посчастливится опять увидеть Айшу-плясунью. Очень уж огневая дева-ромалы в золотых монистах запала царевичу в память. Да и разговоры по дороге обычно складываются куда легче и проще, чем в душной темной горнице. Можно и ромейского гостя с собой зазвать — тот небось тоже похмельем мается.
— Эй! —
— В беседку на пруду недавно разогретый самовар пронесли, — бойко ответствовала девица. — Должно быть, для его милости.
Павильон на озере возвели минувшей весной по чертежам и рисункам Ёширо. Получилось вдохновенно. Беседка под крышей с плавно изогнутыми краями, поддерживаемой толстыми колоннами красного дерева утонченно вписалась промеж яблонь, вишен-сиреней и темных елей. Кириамэ остался превесьма доволен и лично ходил раздавать вознаграждение артели мастеров (хотя потом и сетовал украдкой царевичу, что драконы по урезам крыши больше смахивают на петухов). Над входом мягко сияли большие золотые иероглифы. Принц изобразил их своеручно, объяснив, что это — символы благопожелания и процветания.
Летом царское семейство устраивало в павильоне долгие чаепития, созерцая пламенеющие закаты и ведя задушевные беседы. Жаркими ночами Пересвет и Ёширо бегали на озеро купаться, нагишом сигая с широкой террасы в непроглядно-темную озерную воду. Царевич рассказал Кириамэ о живущих в заводях да омутах русалках, и с той поры принцу возмечталось увидеть хоть одну. Как-то, разыгравшись, Пересвет заявил, что Ёширо с его мокрыми черными волосами сам вполне смахивает на русалку. После чего объявил беспощадную охоту на поселившуюся в царском саду нежить, изловил и разложил прямо на гладких, еще хранящих нутряное солнечное тепло досках. Плененная добыча сперва шипела сквозь зубы да пиналась, но потом смирилась со своей участью, постанывала сладко да извивалась угрем под победителем.
Теперь же кусты и деревья вокруг изящного павильона стояли облетевшими, по колено в голубой талой воде. К беседке сквозь заросли извилистыми кругами вела деревянная дорожка, приподнятая над землей на оструганных чурбачках. Пересвет мирно топал вперед, обрадовавшись, когда среди путаницы ветвей мелькнуло яркое пятно — значит, Кириамэ и впрямь там. Небось просветляется, сидя в позе лотоса и созерцая пробуждение природы.
Еще через несколько шагов царевич заподозрил, что нихонец в беседке не один.
Василиса Никитишна всегда твердила сыночку, что подслушивать да подсматривать дурно — уши отвянут и глаза скукожатся. Однако ж сыночек быстро смекнул, что второй такой сплетницы, как царица-матушка, во всем Столь-граде сыскать трудно, а уши и глаза у нее оставались в полнейшем порядке. Кириамэ откровенно признавал: в нихонских дворцах он выжил лишь потому, что с младых ногтей не пропускал ни единой щели в шёлковых ширмах. Непременно замешкается и поставит ушки торчком, вызнавая, о чем там толкуют. Мол, кто предупрежден — тот вооружен. Знание чужих секретов никогда не бывает лишним.
«Я самую малость, — уверил небо и землю Пересвет. — Мне бы это… с духом собраться».
Сойдя с дорожки, он осторожно проскакал по мягким, хлюпающим водой моховым кочкам, укрывшись за толстым стволом и раскидистыми колючими ветками старой ели. На ветвях горбатыми холмиками лежал рыхлый серый снег. То и дело какой-нибудь из холмиков со смачным хлюпаньем соскальзывал вниз. Освобожденная от снежной тяжести ветвь упруго распрямлялась, брызгая с игл крохотными радужными каплями.
Сыскав местечко посуше, царевич утвердился на нем и осторожненько высунулся. Павильон был виден, как на ладони: круглый стол из цельного березового наплыва, к нему такие же стулья с сафьяновыми подушечками да пара исходящих теплом бронзовых жаровен. Ёширо в темно-голубых одеяниях с узором из бледно-розовых цветов сливы и ивовых листьев шелестел раскиданными по столу листками бумаги. Выбрал подходящий, тщательно разгладил ладонью, занес тонкую кисточку и быстрыми взмахами изобразил что-то — может, один иероглиф, а может, многозначительные нихонские вирши из трех строчек.
Гардиано стоял рядом, упираясь ладонями в столешницу, и внимательно разглядывал листки с чернильными знаками. Был он сегодня во франкском дублете зеленого сукна с золотой нитью и ну совершенно не выглядел страдающим от вчерашнего похмелья. Вот сволота иноземная. Даже отросшую за ночь щетину успел соскрести. Налетевший с озера ветер нахально растрепал темные кудряшки ромея и боязливо дернул не совсем идеально уложенную прядку в конском хвосте принца Кириамэ.
— Там… там горы, — мечтательно протянул Гай. — Горы, уходящие под облака. Здесь — цветы. Кусачие такие цветочки, с потаенными клыками вместо лепестков. Это… это что-то вроде хижины в лесу, — он взял один из листков, повертел так и эдак, и кивнул собственной догадке: — Птичья стая летит над городом. Меч. Точно, меч. Ну, угадал хоть что-нибудь?
— Меч и горы, — Пересвет нахмурился, заметив, что из обширного запаса украшений Ёширо выбрал сегодня заколку в виде ирисов из драгоценной тархистанской ляпис-лазури. Ирисы — в цвет лукавых очей под длинными ресницами. Охмурить гостя вознамерился, что ли? Кириамэ такой, с него станется.
— Два из шести, — подсчитал на пальцах Гардиано. — Не так уж плохо, — он сцапал новый лист, осторожно помахал им в воздухе, чтобы поскорее высушить поблескивающие чернила. — Диковинный у вас алфавит, никогда такого прежде не встречал. Каждый символ — отдельная буква-литера или целое понятие?
— По обстоятельствам, — тонкая кисточка в пальцах Ёширо кружила над желтоватой бумагой, справа налево выписывая ровные столбики иероглифов. — Порой это действительно один звук, порой слово… а порой целый образ. Их произношение также меняется в зависимости от символов, расположенных по соседству, новой или старинной разновидности начертания… и от тысячи иных причин.
— И сколько насчитывается таких знаков?
— Лично мне известно пять тысяч иероглифов, но я еще не закончил своего образования, — сверкнул милой улыбкой Кириамэ.
— Свихнуться можно, — присвистнул ромей. — А некоторые еще полагают, что двадцать шесть букв — это многовато!
— Вы умудряетесь передать все свои мысли и познания всего двадцать шестью буквами? — поднял тонкую бровь Ёширо.
— У нас не так много мыслей, по скудоумию хватает, — хмыкнул Гардиано. — Хотя мои соотечественники обожают долго и многословно рассуждать на всяческие отвлеченные темы. Навроде стратегии и тактики, народного блага, наилучшего государственного устройства и того, как толковать статьи древних законов относительно сегодняшнего времени. Можно я еще спрошу?