Мартовские дни
Шрифт:
Проявив редкостное единодушие, спорщики сошлись во мнении, что Столь-град немногим уступает бедняцким предместьям Ромуса или Эддо.
— У того лопнет глаз, кто не любит нас, — высказался на эти клеветнические измышления Пересвет. — А кто в гостях засиделся, тому могу лично выписать подорожный лист до Ибирской Орды. Или до Голодной степи. Выбирайте, что больше по душе придется. Ишь, город наш им не приглянулся. Не знаю, как оно в Ромусе, а в Эддо из бамбука-травы стенку сплел, дерюжкой прикрыл — вот и готов терем для императорского семейства и будка для пса в придачу. Что, Ёжик, разве
— Творческое преувеличение, — возразил Кириамэ без особой твердости в голосе.
Кони слаженно затопотали по сосновому настилу длинного моста через Молочную реку.
На самом деле, конечно, никакого молока в ней не текло, а берега если и превращались в хлюпающий кисель, то в пору затяжных осенних ливней. Просто далеко в верхнем течении река проточила путь через тысячелетние залежи известняка, отчего летними днями вода в ней действительно казалась беловатой, оттенка творожистого молока. Зимой Молочную сковал толстый лед, но сейчас он засерел, замаслился и подернулся глубокими трещинами. Натянув поводья, Пересвет прислушался и даже принюхался, жадно втягивая влажный, сладкий воздух, досыта напоенный гудящим, звонким предчувствием.
— Стойте. Сейчас вот-вот начнется.
— Что начнется? — с интересом спросил Кириамэ.
— Батюшка Сом Налимыч проснется и вдарит хвостом, разбивая лед, — объяснил Пересвет.
— Это какой величины должна быть рыбка, чтобы в одиночку начать ледоход? — усомнился Гардиано.
— Сам я его в глаза не видывал, — честно признал царевич, — но те, кто видел, баяли, что длиной он с двух добрых тяжеловозов, а толщиной с африканского чудо-зверя гиппотавра. Ведь это не просто рыба-сом с большим усом, это самый старый Сом на реке. Он у местного Водяного навроде коня. Только Водяной царь беспробудно дрыхнет в дальних бочагах, а Сом на зиму зарывается в тину посередь Молочной и ждет первого солнышка. Как почует — пробудится и начнет резвиться. Правда-правда. Ну чего ты ухмыляешься?
— Большинство народных поверий имеет под собой… — наставительно начал ромей, и осекся. В разводье посередь реки и впрямь стремительно мелькнуло нечто огромное, чешуйчатое, зеленовато-крапчатое. Над Молочной с гулким уханьем возрос водяной столб величиной с немалое дерево. От места сокрушительного удара зазмеились, разбегаясь в стороны, длинные расколы. Радостно заплескалась черная освобожденная вода, добротно возведенный мост содрогнулся на врытых в речное дно быках-опорах.
Мирно шагавшие по своим делам горожане поступили сообразно нраву и характеру. Робкие с привизгами бросились наутек, роняя корзины с покупками и поспешая к спасительным берегам. Народ посмелее да повеселее шарахнулся к перилам, толкаясь локтями и высматривая широченную спину Старого Сома.
Молочная клокотала, бурлила и вскипала. Огромные льдины с противным скрежещущим хрустом наползали одна на другую. Вздыбливались на ребро, являя бугристую исподнюю часть, переворачивались и соскальзывали в черную речную глубину. Выныривали и уплывали вниз по течению, к далекому Морю-Океану.
— Вон он, вон! — наперебой орали зеваки, тыча перстами в рвущуюся прочь из ледяных оков реку. — Да буркалы протри, дурачина, не туда таращишься! Плещется, чтоб мне лопнуть! Батюшка Сом проснуться изволили!
Как буйный пьяница во хмелю, река раскачивалась из стороны в сторону, с размаху шарахаясь волнами в берега. Льдины вращались, сталкиваясь друг с другом, истирались в мелкое ледяное крошево. В кипении закручивающихся водоворотов и бешеной пляске льдин вновь неспешно поднялась и сгинула широченная чешуйчатая спина со смехотворно маленьким плавничком — даже упрямец Гай не смог отрицать увиденного собственными глазами. В эллинских трактатах о людской натуре, читанных Пересветом, эдакая склонность сомневаться во всем и не доверять ничьим словам без изрядного подтверждения именовалась «скепсисом».
Молочная яростно рвалась на свободу из долгого зимнего плена. Плывшие вниз по течению льдины с шелестящим скрежетом ударялись о мостовые опоры, разлетаясь острыми осколками.
— Кажется, я что-то вижу там, внизу, — надо было очень хорошо знать принца Кириамэ, чтобы понять, что он нешуточно взволнован. — Похоже на женщину-каппу… на русалку.
— Дались тебе русалки, повсюду грезятся. Не время еще им хороводы водить. Спят они, — уверил нихонца Пересвет. Гай, мешковато вывалившись из седла спокойного гнедого конька, перегнулся через перила. Щурясь, вгляделся в бурлящую и сверкающую на солнце воду Молочной.
— Там действительно что-то есть, — бросил он через плечо. — Только вряд ли это прекрасная нимфа. Больше смахивает на огромный клок водорослей. Или… или на волосы.
— Какие такие волосы? — царевича словно выбросило прочь из седла и швырнуло к ограждению моста. Подле самой опоры-быка и впрямь колыхалось нечто длинное, струящееся, упрямо противостоящее бешеному напору течения и не двигавшееся с места. Проплывавшие льдины то и дело скрывали загадочное нечто, и Пересвету помстилось, что черные лохмотья обрамляют нечто светлое, овального очертания…
Не дав себе времени поразмыслить или испугаться, царевич боком перемахнул перила и, цепляясь за обледенелые балки опоры, пополз вниз.
— Т-тацу! [Стой!] — не то выкрикнул, не то сдавленно взвыл Кириамэ, спрыгивая на доски моста и кидаясь следом. Ромей перехватил его за плечо, быстро и яростно прошипев:
— Не голоси. Ты ему не нянька. На него смотрят люди, будущие подданные. Лучше помоги, — и, разжав руку, кинулся наперерез медленно вползавшей на мост телеге, груженой бочками и запряженной могучим каурым тяжеловозом.
Спуститься оказалось непросто. Пару раз Пересвет едва не сорвался, окарябав ладони и мертвой хваткой цепляясь за влажное, скользкое дерево. Под ногами черным потоком в разводьях белой пены и серых пятнах ломающихся льдин безостановочно летела Молочная. Стоило чуть сосредоточиться и задержать на ней взгляд, как голова начинала идти кругом от ощущения, что тебя увлекает вместе с бешеной весенней рекой, а рот наполнялся медно-кислой слюной, предвестницей тошноты. Царевич с силой мотнул головой, стараясь опомниться — и сафьяновая шапка с куньей опушкой, жемчужной пряжкой и соколиным пером, не булькнув, алым пятнышком бесследно сгинула в плещущих волнах.