Мартовские дни
Шрифт:
Счастливого плавания, пожелал ей Пересвет, велев себе неотрывно глядеть только на толстые, обросшие бахромой желтых сосулек, балки моста, тщательно выискивая опору для рук и ног.
Что-то смазало по плечу, гибко скользнув вниз. Наверху смекнули поспешно раздобыть веревку и скинуть ее Пересвету. Изловив болтающийся пеньковый хвост, царевич обернул его вокруг пояса, затянул узел покрепче и перевел дух. Ежели он теперь и свалится, его выудят прежде, чем он до смерти нахлебается ледяной водицы. Ну, во всяком случае он на это надеялся.
Добравшись до самой нижней, сложенной квадратом опоры из могучих толстых бревен, Пересвет
Вода в реке была обжигающе холодной. Кисть онемела, холодные мурашки побежали вверх, к локтю. Пересвет даже не понял, что проносящаяся мимо льдина зацепила его зубасто-шершавым краем, едва не сбросив в реку. Веревка натянулась, задрожала. Что-то мягкое, липкое вкрадчиво обволокло немеющие пальцы, согнутые неловкими крючьями. Вцепившись в добычу, царевич что было сил потянул трофей, преодолевая упругое сопротивление воды.
Сперва ничего не вышло, но, повозившись и покряхтев, ему удалось слегка приподнять темную густую массу.
Спустя десяток заполошных ударов сердца Пересвет осознал, что его рука почти по запястье погрузилась в мокрые, спутанные кудри. И что смотрит он прямо в явившееся над бурлящей водой синеватое пятно лица. Не русалки, но утонувшего человека. От неожиданности Пересвет разжал сведенные судорогой пальцы. Заорал, нырнул рыбкой вперед и обеими руками вцепился в тяжелого, увлекаемого водой утопленника — верней, утопленницу, ведь у мужчины не могло быть настолько густых и длинных волос. Кириамэ не в счет.
— Эй! — заорали сверху. Пересвет запрокинул голову, узрев против солнца черные головы, торчащие над линией перил. Не разберешь, Кириамэ это вкупе с ромеем, или любопытствующие зеваки сбежались с обоих берегов Молочной. — Ты как там, живой? Изловил? Погоди чуток, сейчас подмогу сбросим!
Через перила перевалилось нечто длинное, неспешно поплыло вниз, едва не ударив Пересвета по макушке. Оказалось — широкая сосновая доска, с обоих торцов накрепко-накрепко обмотанная веревками. Как раз подходящая, чтобы затащить и уложить несчастную девицу. Молочная настойчиво дергала тело, отбирая законную добычу. Царевич неловким ужом вертелся на скользкой приступке, ругаясь сквозь зубы и таща покойницу прочь из водяной могилы.
Выходило не то, чтобы очень ловко.
Сперва пришлось отцеплять широкий рукав, зацепившийся за торчавшие из сваи проржавевшие гвозди и тем воспрепятствовавший телу бесследно кануть на дно. Потом распутывать и частью клочьями выдирать мокрые волосы, намертво обмотавшиеся вокруг занозистого мостового устоя. Оба рукава царевичева кафтана вымокли насквозь едва ли не до локтя, а труп так и норовил коварно соскользнуть обратно в Молочную. В конце концов, мысленно попросив у неизвестной девы прощения, Пересвет набросил ей на шею и плечи веревочную петлю и таким манером, как здоровенную снулую рыбу, втащил на раскачивающуюся доску. Обкрутил для надежности покойницу веревкой поперек талии, и прокричал, надсаживая горло:
— Давайте, тяните!
Доска с истекающим влагой телом ходко уползла вверх, раскачиваясь и стукаясь об опоры моста. Веревка, коей обязался царевич, упруго натянулась и начала сматываться, помогая карабкаться по обледеневшим бревнам. У перил Пересвет замешкался, примериваясь, как бы половчее перелезть и удрученно кляня оцепеневшие, покрасневшие ладони. Несколько рук вцепились в него с разных сторон, втащив на мост. Чья-то добрая душа сунула царевичу извозчичьи рукавицы — огромные, широченные и теплые, на козьем пуху. Кто-то накинул на плечи тяжелый плащ-охлабень, кисло пованивающий овчиной. Рядом возник Кириамэ, чуть заметно поддерживая плечом и не давая позорно завалиться набок. Пошатываясь на внезапно ослабевших ногах, Пересвет сделал пару шагов. В озябших пальцах кололо и щипало, разогревшаяся кровь вновь побежала по жилам.
Ромей стоял над покойницей, медленными, размеренными движениями сматывая на локоть одолженную веревку. Женщина вытянулась на отглаженных сотнями подошв сосновых досках — маленькая, жалкая и беспомощная, почти непристойно облепленная мокрым платьем, изодранным в клочья ледоходом. Стоявшая в притихшем кругу зевак горожанка, по виду из купчих, сердобольно заохала и накрыла покойницу большим шерстяным платком, так что на виду оставались лишь голова и плечи, да торчащие врозь лиловые ступни. Одна босая, другая обутая в растоптанный кожанец.
— Интересно, кто это, — негромко молвил Гай. — Эй, люди… кто-нибудь в силах опознать бедолагу?
— Кажется, она довольна молода, — заметил Ёширо.
Пересвет отметил, что у мертвой женщины были роскошные локоны. Густая волна вьющихся кудрей, теперь частью ободранных о сваи, частью сбившихся в неприглядный грязный колтун. Река долго волочила тело подо льдом, прежде чем вышвырнула под мостом через Молочную, и изрядно ободрала лицо, особенно на щеках и вокруг темного провала приоткрытого рта. Странно, что утопленница выглядит такой спокойной. Словно и не захлебнулась вовсе, а задремала. Впрочем, много ли утопленников доводилось видеть царевичу? Может, утопцам полагается быть бесстрастными и равнодушными, раз уж они отжили свое в этом мире. Молодая и вроде красивая девица, с какой бы кручины ей бросаться в Молочную?.. Хотя кто его знает. Может, она просто перебегала реку по льду и оступилась во внезапно распахнувшуюся полынью?
— Вэй-ай-ай! — пронзительно и тоненько заголосили в толпе. — Лихо нам, горе нам! Беда пришла, когда не звали! Айша, Айша-а!..
Протолкавшаяся сквозь плотное кольцо зевак низенькая и грузная женщина-ромалы неловко рухнула на колени рядом с утопленницей. Завыла в скорби, раскачиваясь взад-вперед и хватаясь за голову.
Айша, растерянно осознал Пересвет. Ну конечно же. Плясунья Айша, на которую он с таким упоительным восторгом таращился пару дней назад. Айша с бедовым взором и летящими черными косами. Похожая теперь на выброшенную за ветхостью куклу из вымокшего тряпья.
— Айша! — раненой псицей скулила ромалы. — Зачем ты так, солнце мое? Ой-вэй, как же мы без тебя?..
— Ну, вот ее и признали, — с насквозь фальшивой бодростью заявил Пересвет, плотнее кутаясь в одолженный плащ. Крик и надрывный плач подействовали самым чародейским образом — горожане начали пятиться, размыкая кольцо, а рядом с женщинами — кричащей и равнодушно-мертвой — невесть откуда возникли хмурые соплеменники Айши. Голосившая плакальщица смолкла. Доску с телом утопленницы подняли и торопливо потащили прочь. — Мир ее праху. Жалко девчонку, сил нет. Едем обратно, все равно толкового пути не будет. И я замерз, между прочим.