Машина ужаса(Фантастические произведения)
Шрифт:
Один из дозорных водил по мне лучом фонаря.
— Не трогайтесь с места, — говорил он злобно — или я проделаю дырку у вас между ребрами.
А другой спрашивал:
— Откуда вы сюда свалились?
Я молчал.
— Выверните-ка ему карманы, — приказал один из дозорных с какой-то повязкой на рукаве, — вероятно, старший.
Начался обыск. Тут только я вспомнил, что в моей записной книжке были заметки, которые могли навести на след заводских жандармов. Но сделать уже ничего нельзя: карманы были буквально вывернуты, и блокнот с бумажником перешли в руки дозорных.
— Чёрт знает, какая тарабарщина, — сказал один из них, заглянув в книжку, и увидав очертания незнакомых букв.
— Ну его к бесу, — ответил старший. — Идем к дежурному и сдадим этого молодца, а там разберут.
— А ведь у него могли быть и товарищи, — сказал человек с фонарем — мне и то послышался какой-то подозрительный шорох…
— Ну, вы вдвоем пошарьте тут вокруг, а мы с Джексоном отведем его.
У меня сердце замерло, когда я увидел, что две темные фигуры двинулись по направлению к стене и луч фонаря пополз, как противное щупальце, то по земле, то по стенам и углам встречных зданий.
Мои конвоиры двинулись к шоссе, держа меня под дулом револьвера.
Через десять минут мы оказались у небольшого домика, куда сходились нити телеграфных проводов с нескольких сторон. В окнах горел огонь.
Из двери вышел высокий, угрюмый человек, с револьвером у пояса, в полувоенной форме.
Он выслушал доклад старшего и, не взглянув на меня, ответил:
— Запереть в номер шестой.
Спустя несколько минут за мной захлопнулась тяжелая, окованная железом дверь из коридора, в начале которого расположено было помещение дежурного.
Я оглянулся. Это была настоящая тюремная камера с решеткою на окнах.
Итак, я был в плену.
Глава VI
Невесело я провел эту ночь.
Погоня за впечатлениями завела меня слишком далеко, и будущее представлялось в довольно мрачных красках.
Особенно беспокоила меня мысль, что моя неловкость могла привести к аресту и обоих спутников. Правда, я до рассвета оставался один в своей камере, но ведь их могли запереть и в другие помещения.
С наступлением утра тишина моей тюрьмы понемногу наполнилась смутными отголосками пробуждающейся на заводе жизни, но тяжелая дверь оставалась запертой и сквозь решетчатые окна под потолком видны были только высокие перистые облака, бороздившие клочок ослепительного синего неба.
Около полудня молчаливый служитель принес мне завтрак и ушел, захлопнув дверь и ни слова, не ответив на мои вопросы.
Снова потянулись друг за другом угрюмые часы одиночества. Еще раз принес мне пищу все тот же бессловесный слуга, а затем, почти без сумерек, как обычно в этих местах, наступила ночь. Мне казалось, что она никогда не кончится. Я провел ее в полудремоте, прерываемой внезапными пробуждениями, когда все тело сотрясалось вдруг мгновенной дрожью и покрывалось холодным потом в ожидании чего-то ужасного.
И только под утро, когда из темноты вырисовался четырёхугольник окна, затянутый железным переплетом, — я вздохнул свободнее и уснул. Разбудил меня стук открываемой двери. Я вскочил мгновенно при первом же звуке. На пороге стоял грузный, немного сгорбленный человек с окладистой бородой с проседью и седыми же лохматыми бровями, прикрывающими тревожный блеск глубоко сидящих глаз. Я без труда узнал в нем одного из участников разговора, подслушанного нами минувшей ночью.
Он несколько минут безмолвно наблюдал за мной угрюмым взглядом исподлобья. Потом, когда я уже готов был закричать, чтобы прервать это невыносимое молчание, он повернулся назад, сказав что-то в глубину коридора невидимым мною спутникам, прикрыл дверь и сделал шаг в мою сторону.
— Что вы делали здесь вчера ночью и кто вы такой? — заговорил он знакомым уже мне, глуховатым, будто придушенным голосом.
Вопрос был сделан по-русски.
Это сбило меня с толку, и я молчал, боясь необдуманным ответом испортить игру.
Лохматые брови поднялись и тяжелый, неподвижный взгляд остановился на мне.
— Вы собираетесь отмалчиваться, уважаемый? Пустая затея. Документ-то у вас достаточно красноречивый, — он положил перед собою на стол отнятую у меня при обыске записную книжку и стал ее перелистывать.
— Так вас интересует, куда девается углекислота? — жестокая улыбка искривила его губы: — не в добрый час одолело вас любопытство… Но уж теперь позвольте и мне полюбопытствовать.
Я продолжал молчать.
— Видите ли, милейший, — медленно и раздельно продолжал посетитель, — мы здесь не в бирюльки играем, и раз вы ухитрились проникнуть в дела, которые вас не касаются, то придется настаивать на том, чтобы вы ответили на кое-какие вопросы, хотя бы ценою не очень туманных мер…
Угроза, прозвучавшая в этих словах, заставила меня содрогнуться.
— Что же, вы пытать меня собираетесь? — вырвалось у меня.
Булыгин холодно улыбнулся.
— Ну, вот, видите — вы и заговорили. Я знал, что мы сумеем столковаться… Вы говорите — пытка. Мы, дорогой мой, страшных слов не боимся, но, смею вас уверить, что развязать вам язык сумеем… У нас слишком крупная ставка в этой игре, чтобы гуманничать некстати…
— Какая ставка? О чем вы говорите? — не удержался я от вопроса, вспоминая таинственный разговор минувшей ночи.
Страшные, безумные глаза уставились на меня.
— Об уничтожении скверной заразы. О дезинфекции земного шара, чёрт возьми! — Ни больше, ни меньше… Не понимаете? Ну, вот, подумайте над этим ребусом…
Он помолчал с минуту, потом заговорил прежним голосом, в котором слышалась сдерживаемая буря.
— Так вот, милейший. Дело много серьезнее, чем вы, может быть, полагаете, и разговор наш не может кончиться взаимным обменом любезностями.
— Я ничего вам не скажу, — ответил я, хотя чувствовал, гак голос мой дрожит.
— Вы так уверены? — Булыгин снова засмеялся неестественным деревянным смехом. — Советую вам подумать об этом на досуге. Надеюсь, при следующем свидании вы будете сговорчивее.