Маскавская Мекка

Волос Андрей

Мурашин невольно поежился. Жаль, что в обкоме еще нет «первого». Это ведь дело «первого» — решать такие вопросы. Он, Мурашин, «второй». По чести сказать, совсем не его забота… Но «первый» появится не раньше, чем часа в два ночи. А то и в три. Привезти… помыть… приодеть… пока просохнет… — только к утру прочухается и будет способен принимать простейшие решения. Ах, черт возьми!..

Но можно взглянуть и по-другому. Ничего страшного. В сущности, решение уже принято. Вот, пожалуйста: бюро постановило… Отлично. И спустить на тормозах. Приняли — и приняли, имеют право.

Бюро есть бюро… В сущности, кому и когда это может показаться интересным? Мавзолей в Голопольске? — да и дьявол с ним! Не до Голопольска. И уж совершенно точно — не до памятника… Как решили — так и хорошо. Сами решили — сами, если что, и ответите.

— Я с удовлетворением отмечаю, — сказал Мурашин, откашлявшись, несомненную зрелость голопольских гумунистов. Гумрать может опереться на первички, товарищи!.. Вопросы мобилизации и подготовки транспорта, а также проблемы снабжения добровольческих отрядов первыми стоят сегодня на повестке дня. Молодцы. Думаю, крупицы наших общих усилий сольются в великую мощь. И не пропадут, а вернутся сторицей. Мы пойдем до конца. Мы поможем Маскаву, товарищи! Так держать!.. Что же касается памятника, — он снова откашлялся. Мне кажется, в этом вопросе вы недооценили свои силы. Откуда эта робость? Посоветоваться с обкомом! Сколько можно, позвольте вас спросить, советоваться с обкомом?! Доколе будем робеть, пугаться? доколе ждать окрика сверху?.. Областное ядро — да, товарищи! Несомненно! Но все же гумрать сильна своей низовкой. Межрайонно-гумратийной силой! Корень главных решений — в руках рядовых гумунистов, товарищи!..

Он поднялся, оперевшись о стол, выпрямился — высокий, статный, широкоплечий; голубые глаза сверкали из-под сведенных бровей; Александра Васильевна почувствовала, как сладко заломило сердце.

— Считаю, что бюро райкома должно принять окончательное решение — то или иное, но окончательное. Так вышло, что сегодня на заседании присутствую я. Но можете считать, что меня нет! Поймите, ведь не смогу я приезжать каждый день, чтобы учить, подсказывать, исправлять, если обнаружатся — а я надеюсь, этого не произойдет, — ваши ошибки!.. Александра Васильевна, ставьте вопрос на голосование!

— Товарищи! — сказала Твердунина дрогнувшим голосом. Она порозовела, услышав в словах Николая Арнольдовича похвалу. — Кто за то, чтобы принять окончательное решение об увековечивании памяти памятника Виталину, прошу голосовать!

— Единогласно! — сказал Мурашин через секунду и улыбнулся, снова обдав ее голубым сиянием. — Поздравляю вас, товарищи!

Вопросительно взглянув на Мурашина, Александра Васильевна объявила заседание закрытым. Присутствующие зашевелились, разминая затекшие от долгого сидения члены, загремели стульями и, гомоня, потянулись к дверям.

Они остались вдвоем.

Из приоткрытой форточки доносился ровный шум дождя. Капли с крыши часто стучали по железному карнизу.

— Да, дела-делишки… Вы в курсе, — утвердительно сказал Мурашин, глядя в глаза.

Твердунина немо кивнула.

— Вечная история, — вздохнул он. — Уж если дел невпроворот, так жди: непременно еще что-нибудь

навалится. Ну, что делать… К часу ночи мы должны быть на месте.

Мурашин встал и подошел к окну. Сгущались сумерки. Волнистые отражения люстр в темном стекле казались ярче, чем сами люстры.

— Погодка-то… Хороший хозяин собаку не выгонит. Вы, кажется, впервые на назначение едете?

Александра Васильевна кивнула:

— Но я не боюсь.

— А чего тут бояться? — удивился Мурашин. — Это как роды. Люди тоже появляются на свет не в стерильных условиях. Ну, вы знаете, о чем я говорю: слизь, кровь… Ничего страшного. Ровным счетом ни-че-го! Увидите сами.

— Конечно, — согласилась она. — Просто когда в первый раз, то…

— А в первый раз мы будем вместе, — сказал Мурашин, невзначай беря ее за руку.

— Я что хотела спросить… — Александра Васильевна осторожно высвободила ладонь. Кровь прилила к лицу, и она отвернулась, словно для того, чтобы собрать бумаги. — Ах, да: вы на машине? Я сказала своему водителю, чтобы был готов.

— Это Витюше, что ли, вашему? — спросил Николай Арнольдович. Рука его мгновение помедлила, а потом разочарованно легла на стол. Трам-па-па-пам! пробарабанили пальцы. — Правильно. Пусть с нами едет. На вашей-то «Волге» туда все равно не проберешься.

— Неужели? — удивилась она, машинально перебирая какие-то бумаги. Правда?

— Да что вы! Еще бы не правда! На вездеходе — и то еле-еле, озабоченно сказал Мурашин. — Помню, в прошлый-то раз… туда еще кое-как, а назад — с дороги сбились, застряли! Коломиец рычит! Матерится! Ну, думаю беда!

Он рассмеялся, качая головой.

— Вы и Коломийца принимали? — уважительно спросила Твердунина. — Ох, Николай Арнольдович…

— Да ну, бросьте! — Мурашин махнул рукой. — Сами пару раз примете тоже будете как семечки щелкать. Экипировка-то у вас подходящая?

Александра Васильевна пожала плечами.

— Сапоги есть. Плащ. Что еще нужно?

— Вниз что-нибудь теплое. Погодка-то — у-у-у-у!..

— Слушаюсь! — по-военному ответила Твердунина, смеясь и поднося ладонь к челке. — Будет сделано!

— Это хорошо, конечно, что вы меня слушаете, — Мурашин снова облизнул губы. — Что ж… Давайте-ка, Александра Васильевна, проводите меня в гостиничку! Глядишь, пока суд да дело, я вздремну пару часиков? А то ведь всю ночь потом колобродить. Хорошо, если часам к трем вернемся.

— Да что вы! Конечно! — воскликнула Твердунина. — Конечно, в гостиничку! Там у нас чисто, тихо… Окна в сад…

— А не слишком ли тихо? — лукаво спросил Николай Арнольдович.

— Как это? — удивилась Твердунина.

— Не слишком ли одиноко?

— Одиноко?

— Ну да: тишина, окна в сад, — не слишком ли?

— Почему слишком?

Смеясь, Мурашин погрозил ей пальцем.

— Не понимаете?

— Не понимаю, — она улыбалась, и глаза лучились.

— Так уж и не понимаете? — захохотал он, придвинувшись.

— Да нет же, Николай Арнольдович!

— Все вы понимаете! — сказал Мурашин, шутливо обнимая ее за плечи. Все вы, Александра Васильевна, понимаете!