Маскавская Мекка

Волос Андрей

— Надеюсь, инцидент исчерпан, — неловко клоня свой высокий стан, настойчиво сипел начальник охраны Горшков в ухо Найденову. Пахло от него почему-то черемухой, а длинная, оснащенная лошадиной челюстью физиономия была более всего похожа на произведение чукотских резчиков по моржовой кости. — Простите, бога ради… чисто конкретно недоразумение… уж не обессудьте…

— Гм! гм!.. — отвечал Найденов, с достоинством поворачивая голову то вправо, то влево. — Гм!..

— Прошу нижайше, — пуще давился бивнелицый командор. — Уж вы Цезарю Самуиловичу

ни-ни… уж не обмолвьтесь, пожалуйста!.. — Он негромко, но весело взвизгнул, давая понять, сколь, в сущности, пустячен вопрос, которому они в силу глупейшего стечения обстоятельств уделили столько внимания; при этом рефлекторно сжал своими будто коваными пальцами предплечье Найденова, за которое того почтительнейше поддерживал. — Уж вы пожалуйста!.. уж я вас прошу!.. Цезарю-то Самуиловичу!.. зачем волновать?..

— Хорошо, хорошо, — согласился Найденов, морщась и высвобождая руку. Что тут у вас?

— Чистая формальность! — осклабился шеф.

Они оказались в просторном зале, являвшемся, судя по всему, пунктом мамелюкской безопасности. Несколько стальных столов, арки пластометаллоискателей, справа от каждой круглая черная нора в кубообразном хромированном устройстве ядерно-магнитного резонанса. В одну из нор лента транспортера как раз уволакивала женскую сумочку.

— Простите, а это что? — спросил офицер за пультом, щелкая переключателем. — Прошу взглянуть. Вот это. Металлическое, круглое.

Дама, прижимавшая к себе белую болонку, высокомерно скосила на экран роскошные синие глаза.

— Господи, ну пудреница же!!! — воскликнула она. Тон глубокого голоса и выражение ослепительного лица, украшенного волнами белокурых кудрей, могли быть поняты единственно верным образом, а именно: придурков на свете гораздо больше, чем она предполагала. Судя по тому, как побурело широкоскулое лицо офицера, он так и понял.

— Прошу вас, ханума, — буркнул он. — Проходите.

В эту секунду болонка издала истерический визг.

— Пусечка! — заполошно вскричала дама.

Пусечка продолжала истошно вопить и брыкаться, пытаясь вырваться из тонких рук хозяйки, и было непонятно, от чего она трясется больше — от ужаса или ярости. Так или иначе, не было сомнений, что ее внимание привлек коричневый складчатый маскавский мастино, только что вразвалку появившийся из другого коридора.

Мастино вывалил фиолетовый язык и сел, озадаченно наклонив голову на бок.

— Уймите свою глисту, — брюзгливо и громко сказал человек лет пятидесяти, следовавший за собакой.

Он был черноволос, усат, брыласт, толстогуб, плотен, приземист, широкозад — и в целом несколько похож на чернильницу-непроливайку. Между лацканами сиреневого смокинга цвела курчавая капуста белоснежных кружев. Ослепительная лакировка иссиня-черных туфель бросала на паркет голубые блики.

Сразу после его слов дама завизжала громче собачки и сделала движение столь стремительное, что Найденову на мгновение представилось нечто совершенно невероятное: сейчас дама в ярости бросится на господина-непроливайку

и мгновенно порвет ему глотку своими жемчужными зубами.

— Свинья! — кричала дама, прижимая болонку к белоснежной груди. Слабое животное пучило от натуги глаза и хрипело. — Хам!

— Э-э-э, начинается!..

— Простите, господин Габуния! — сказал офицер, выступая из-за своего стола. — Это не позволено!

— Быдло!..

— Что не позволено? — переспросил господин с маскавским мастино, морщась. — На кисмет-лотерею не позволено?

— С собаками не позволено!

По-кошачьи фыркнув, дама возмущенно передернула плечами и схватила сумочку.

— Бедная Пусечка! — громким трагическим шепотом сказала она, зарываясь лицом в шерсть, затем перехватила сумочку удобнее и пошла прочь, повторяя: Что за люди! что за люди!..

— То есть как — не позволено? — пуще изумился Габуния. — Одним позволено, а другим не позволено? А у нее что, не собака?

И гневно указал толстым волосатым пальцем вслед даме, удалявшейся по коридору.

Как лучи софитов, выхватывающие из тьмы вдохновенное лицо актера, взгляды присутствующих сошлись на волнующихся ягодицах блондинки.

Начальник охраны негромко крякнул.

— У нее маленькая, — заметил офицер, глядя на шефа.

— Да не такая уж и… — завороженно пробормотал начальник охраны, крякнул вторично и сказал, с усилием отводя глаза: — Видите ли, господин Габуния… Собаки, они… э-э-э… как бы это выразиться поточнее… разные собаки и…

Мастино склонил голову в другую сторону. Соответственно этому перевесился и язык.

— Собака — она и есть собака, — вполголоса заметил Найденов и проговорил с грубой ласковостью: — Что, не пускают? Ну сиди, сиди, красавец…

Пес перевел на него свой печальный взгляд и облизнулся, влажно клацнув челюстями.

— Вот именно! — обрадовался Габуния, тем же пальцем упираясь в грудь нежданного сообщника. — Слышите? Собака — она и есть собака!

Шеф в тяжелом раздумье посмотрел на Найденова.

— Но, господин Габуния, поймите, в зал мы ее в любом случае не пустим. Поэтому лучше бы вам, так сказать… э-э-э… в порядке…

— А в зал мне и не надо, — перебил тот. — Я ее в холле оставлю. Ну, сами посудите, Константин Сергеевич, не в машине же бедняге три часа париться? Мы и так едва доехали! Вы в городе-то давно были? — наступал Габуния. — Вы гляньте, гляньте, что на улицах делается!

Пес тяжело моргнул коричневыми глазами и потянулся было полизать себе брюхо. Габуния поддернул поводок. Пес страдальчески вздохнул и понурился.

— Ну просто как на вулкане, — с горечью заметил начальник охраны. Завтра кто-нибудь с крокодилом заявится… И при чем тут город? — Махнул рукой и приказал недовольно: — Пропустите!

Однако когда Габуния двинулся к арке пластометаллоискателя, возникло новое осложнение: сделав несколько тяжелых шагов (шкура, которой хватило бы на два таких тела, елозила по мощной спине и шее), собака уперлась и села.