Маскавская Мекка
Шрифт:
— Окно? — напряженно переспросил Николай Арнольдович, делая к ней шаг. — Вы говорите — окно?
— Да, окно… — пролепетала Александра Васильевна, отступая. — Если вам не…
— О… о… окно? — с запинками повторил он, делая еще шаг.
— Да… да… если не надует, — смятенно ответила она, отступая еще на три сантиметра и не находя в себе сил отвести взгляда от полыхающих голубым огнем глаз.
Николай Арнольдович сделал новый шаг и обнял.
— Что! что! — в полубеспамятстве повторила Александра Васильевна, пытаясь упереться немеющими руками в его широкую сильную грудь. — Что
— Товарищ Твердунина! — бормотал он ей в ухо. — Вы замечательный гумунист! Вы чудесный, прекрасный гумунист!..
— Товарищ Мурашин!
Как-то само собой получилось, что она прижалась к нему всем телом.
— Вы великолепный гумунист! — повторял он. — Вы очаровательный гумунист!
— Что вы делаете! — лепетала она, чувствуя сквозь платье обжигающий жар его ладоней. — Это же неморально, Николай Арнольдович!
— Но… Александра Васильевна!.. — прерывисто и жарко выдыхал он, одной рукой прижимая, а другой шаря по ее спине. — В конце концов, даже гумрать… мы должны согласиться… примат общечеловеческих над приматом классовых!.. М-м-м…
— Какие приматы?! — потрясенно шептала она, пытаясь освободиться и чувствуя, что ее попытки с самого начала обречены на провал: так же сильно, как вырваться, ей хотелось сейчас, чтобы ее не выпускали из объятий. — Какие приматы!..
Что-то громко хрупнуло — это была застежка.
— Ах! — сказала Александра Васильевна.
Николай Арнольдович впился ей в губы.
Снова что-то хрупнуло.
Такое Александра Васильевна переживала только один раз в жизни — в юности, когда, не зная еще ничего о свойствах коньяка, выпила подряд три больших рюмки.
— Вы поразительный, вы просто ослепительный гумунист! — неровным шепотом сказал он, оторвавшись. Дыхание обжигало ей ухо.
— И вы! и вы тоже!.. — выдохнула она, пряча лицо у него на груди.
Неожиданно Мурашин оттолкнул ее и, метнувшись к выключателю, погасил свет.
— Что вы делаете?! — опять ужаснулась Александра Васильевна.
Растопырив руки, Николай Арнольдович по-медвежьи приближался к ней, и в темноте его тело казалось еще больше.
Рывком обняв, он мощным движением корпуса подтолкнул ее к кровати.
— Да что же вы делаете! — шептала она, упираясь.
Хрупнула третья застежка.
Николай Арнольдович напряженно сопел. Александра Васильевна задыхалась от бури противоречивых чувств, охватившей все ее существо. Тела их раскачивались.
Хруп! — четвертая.
Николай Арнольдович попытался сделать подсечку. Александра Васильевна устояла, но все же еще через несколько секунд оба с шумом повалились.
На кровати началась возня, прерываемая то умильным бормотанием, то свистящим шепотом, то вздохом.
Тут и там уже начинала проглядывать белизна, ослепительная в полумраке.
— О! — сказала она, понимая, что случилось непоправимое.
Николай Арнольдович зарычал.
Кровать ходила ходуном, скрипя и подскакивая, но они уже не слышали этого шума.
И только всеслышащее эхо согласно гукало в пустых стенах райкомовской гостинички.
Маскав, четверг. Ночной полет
Машина мягко затормозила
— Сейчас, подождите.
Настя высунула зонтик, раскрыла, потом и сама выбралась под дождь.
— В девятнадцатую, к Сергею Марковичу. — Покосилась назад и презрительно бросила таксисту, торопливо вылезающему из машины: — Да что же вы так волнуетесь, гос-с-споди!
— А ничего, — буркнул тот, мрачно поигрывая ключами; дождь быстро лакировал кожаную куртку и кепку. — На буревестник-то всякий сыграет.
— Гос-с-споди, да на какой буревестник!
— Да на такой… Не маленькие, — хмуро пояснил таксист. — К проходняку, да и дяде ручкой.
— Ах, да замолчите, бога ради!..
— Что мне молчать? — удивился таксист и почему-то добавил: — Я не на мазаре.
— Да при чем тут мазар, гос-с-с-споди!..
Сергей выплыл из небытия экрана.
— Ты?!
— Ну что так долго! — капризно сказала Настя. — Сережа, спустись, пожалуйста, меня таксист держит… ему сорок рублей нужно, а у меня мелких нет.
Сергей крякнул и, казалось, потянул руку чесать затылок, но на полпути передумал и позвал:
— Габенко! Слышишь?
— Так точно, — услышала Настя голос отвечавшего.
— Габенко, дорогой, прости, что такая петрушка… у тебя деньги-то еще есть?
Охранник настороженно помолчал:
— Сколько?
— Полтинник.
— Опять полтинник! — обиженно протянул Габенко. — Мне ж потом даже не позавтракать. На вас полтинников не напасешься — раз полтинник, два пол…
— Утром, утром я тебе отдам! Не ехать же мне в банк среди ночи!
— Ладно, — посопев, согласился Габенко.
— Вот спасибо!.. Настя! Слышишь? Возьми у охранника! Поднимайся.
У лифта она спешно вытрясла из пакета туфли. В ее планы не входило демонстрировать кому бы то ни было процесс своего переобувания, но всюду помаргивали индикаторы общения, и оставалось только надеяться, что никто не следит за тем монитором, на котором она, прыгая на одной ноге, расшнуровывает и снимает ботинки. Лифт стремительно мчался на ее зов, яркая точка перескакивала из квадратика в квадратик: шестнадцатый, пятнадцатый, четырнадцатый… одиннадцатый… девятый… шестой… Успела: легонько пристукнула каблуками; в то же мгновение бесшумно раскрылись двери, и она шагнула в зеркальное пространство кабины, заталкивая второй мокрый ботинок в пакет вслед за первым. Легкое стеснение дыхания, сопровождаемое низким почти неслышным гулом: у-у-у-ум-м-м-м-м!.. Щелчок. Двери снова разъехались.
— Привет!
Загадочно улыбаясь, она перешагнула порожек лифта и с твердым постукиванием ступила на мрамор.
— Какими судьбами?
— Не рад? — спросила Настя, смеясь.
Шагая за Сергеем к распахнутым дверям квартиры, чувствовала только, что ошибаться ей ни в коем случае нельзя. Поэтому, несмотря на то, что в одной руке несла пакет, в другой — отсыревшую куртку, выглядела беззаботно, говорила низким бархатным голосом, смотрела лучащимися глазами; через фразу смеялась, легко закидывая голову и встряхивая золотистыми прядями. Испуганно схватила за руку и расхохоталась, когда медведь пристал с настоятельным требованием снять шляпу.