Маски лицедея
Шрифт:
К моему удивлению, через несколько минут ко мне подскочил круглый коротышка в расшитом золотыми огурцами пейсли костюме, шейном платке и алой гвоздикой в петлице.
— Товарищ Сырмяжский! — схватив мою ладонь обеими руками, он яростно её затряс, елейно улыбаясь и заглядывая в глаза. — Мне доложили, что вы здесь! Какое счастье! Ваше присутствие на премьере — огромная честь для театра! Позвольте я лично вас провожу.
Похоже, Сырмяжского здесь хорошо знали. Видать, работник комиссариата иностранных дел был завсегдатаем театра.
Коротышка быстро повёл меня
— Позвольте, товарищи! Посторонитесь, прошу! Благодарю!
И оглядывался на меня, чтобы убедиться, что я не отстал.
Таким манером мы добрались до ложи. В ней уже находились трое. Двое мужчин со значками в виде красного знамени и дама.
— Приятного просмотра! — улыбаясь, шепнул коротышка исчез за дверью.
— Привет, Феликс, — проговорил один из присутствующих, протягивая мне руку. — Не ожидал тебя сегодня увидеть.
Я сел на своё место, оказавшись справа от говорившего.
— Ты сегодня без Риты?
Так звали любовницу Сырмяжского. Значит, не очень-то он её и скрывал. Хотя с чего холостому человеку особо прятать свою пассию?
— Да, решил посмотреть спектакль в одиночестве, — ответил я.
— Вот и я тоже, — улыбнулся второй мужчина.
Ему тоже пришлось пожать руку.
— Как слетал в Камнегорск? Слышал, вас там едва не перебили. Правда это?
Раздался первый звонок.
— Чистая правда, — ответил я. — Но повезло. Видать, Голицын решил не портить отношения с нами совершенно.
Оба мужика дружно кивнули.
— Он человек дальновидный, — проговорил тот, что был с дамой.
Которая, кстати, тоже со мной поздоровалась, как с хорошим знакомым.
— Был уже у главного?
— Сегодня после обеда. Доклад делал.
— Завтра совещание назначено. Ты будешь?
Так, похоже, я встретился с кем-то из высшего руководства Старгорода. Услышать бы хоть имя, чтобы сообразить, с кем именно. Разведка предоставила фотографии большинства партийных функционеров, но не всех. Были те, которые на людях вообще не появлялись, так что даже их снимки сделать было невозможно. Но эти-то вряд ли из них. Сидят же вон в театре. Значит, не такие уж и большие шишки? Но на совещание их пригласили.
Раздался второй звонок.
— Ладно, потом поговорим, — сказал один из мужчин, доставая из кармана бинокль. — Сейчас начнётся. Говорят, очень прогрессивная пьеса. Вот и проверим.
— Тебе лишь бы проверять, Ваня, — сказала его жена, вздохнув. — Хоть бы раз просто насладился зрелищем.
— Работа такая, — строго ответил мужик.
И тут я вспомнил. Был он в досье, точно был. Только без бороды и с причёской другой.
Иван Сорочинский, министр просвещения.
В этот момент снова зазвенело, и свет начал быстро гаснуть. Послышалась тихая музыка. Спустя несколько секунд к ней присоединилось пение. Свет озарил сцену, на которой были декорации старого дома с портретами натуралистов на стенах и большим круглым столом, за которым перелистывал страницы мужчина в домашнем халате. На лице у него была белая маска с угрюмым и недовольным
В сюжет я особо не вдумывался. Как и не вслушивался в диалоги. Новаторская пьеса перестала меня интересовать, как только я понял, что сижу в ложе со знакомыми Феликса. Это было гораздо любопытней и важнее. Так что я просто ждал антракта и параллельно думал о том, о сём. Постепенно мысли вернулись к прошлому, которое я недавно вспоминал.
К смери отца.
Не скажу, что это далось мне легко, и что я не переживал после. Ещё как. И боялся. Но обошлось. План сработал чётко, как задумывалось. Один из немногих случаев, когда всё прошло идеально.
Но я потом не одну ночь не мог сомкнуть глаз. А через пару лет прочитал мифы Древней Греции. И оказалось, что я не один был такой. Боги убивали своих отцов, чтобы занять их место. Этакое символическое обретение себя. Потом я нашёл ещё много других историй, подобных этим. Меня это немного успокоило. Пока я не запретил себе вспоминать о прошлом. И вот Дарья Беркутова пробудила его.
Аплодисменты вернули меня в реальность. Наступил антракт.
— Ну, как тебе? — спросил второй мужчина Сорочинского. — Пойдёт?
Тот поморщился, презрительно махнул рукой.
— Старьё! Эта пьеса так провоняла нафталином, что даже дурацкие маски её не спасут.
— Но ты сам её одобрил. И зрителям нравится. Некоторые даже встали.
— Я знал, что так получится. Потому и одобрил. Но одно дело вкусы толпы, и совсем другое — твой собственный. Ничего, на этот сезон хватит. А потом поставят что-нибудь другое. Надеюсь, действительно современное. Одной классикой сыт не будешь. Надо злободневное делать. А тебе как, Феликс? — обратился он ко мне.
— Ерунда, — ответил я, не раздумывая. Тем более, что понятия не имел, о чём была пьеса. Вроде, какой-то мрачняк. — Долго не протянет. Нужен оптимизм, а не вот это вот всё.
Сорочинский кивнул.
— Золотые слова. Ладно, мы видели достаточно. Пойдём.
На свой счёт я это не принял. И правильно, потому что со мной стали прощаться.
— Увидимся завтра, Феликс.
— Увидимся, — кивнул я.
Ложа опустела, и второе отделение я досматривал в одиночестве. Ну, как досматривал — размышлял о ближайшем будущем и своих действиях.
Наконец, тягомотина закончилась, и я поехал домой, не дожидаясь, пока зрители прекратят бурные овации. Комиссар просвещения был прав: присутствующие были в восторге.
Дома я поужинал и завалился спать. Утро вечера мудренее, а мне предстояло на следующий день присутствовать на совещании, где будет куча народа, работавшего с Сырмяжским. Лучше иметь свежую голову.
На службу я отправился, позавтракав омлетом и выпив крепкого кофе с весьма недурственным сыром.
На входе всех проверяли. Исключения не делались ни для кого. Пройдя контроль, я отправился в конференц-зал, где был вчера. Когда вошёл, больше половины мест уже была занята. Меня приветствовали. Кто-то с улыбкой, как хорошего приятеля, кто-то подчёркнуто по-деловому. Я мысленно делал заметки, с кем у Сырмяжского какие отношения.