Масштабные ребята
Шрифт:
Если б Ленька узнал мои мысли, он бы начал корчить гримасы и глупо хохотать. Леньке совершенно непонятно и недоступно прекрасное и возвышенное. Как только я мог дружить с этим грубым и диким человеком!
После завтрака все отправились на стройку. Впереди колонны вышагивал наш друг Ваня. Наконец-то этому человеку повезло. Ваня сбросил с помощью Пал Палыча ярмо воспитателя и стал в один момент инструктором производственного обучения. С таким инструктором мы пойдем далеко. В этом были уверены абсолютно все.
С известкой и кирпичами было покончено раз и навсегда. Пал Палыч припугнул прораба Афанасьева,
Ваня привел нас к домам, где мы вчера носили кирпичи и ссыпали в яму известку, и кратко объяснил задачу. Каждый день у нас будет четыре часа практики и один час теории. Все это Ваня берет на себя. Кто будет стараться, получит разряд и сможет работать в любой точке Советского Союза. Но лучше всего остаться в Якутии, потому что это край неисчерпаемых природных богатств и возможностей.
Ваня ставил задачу и все время поглядывал в тетрадку. Это был первый Ванин конспект по основам штукатурного дела. Речь Вани всем понравилась. Особенно то место, где он говорил о любой точке Советского Союза. Конечно, мы будем стараться. Какие могут быть разговоры!
Ваня закончил свою коротенькую речь, свернул трубочкой тетрадку и сказал:
— Пошли, братва, в дом. Там я все на практике покажу.
Пал Палыч поморщился. Он не любил, когда Ваня называл нас братвой.
В этот день Ваня учил нас прибивать к стенкам длинные тонкие планки — то есть дрань. Он разбил нас на группы, дал каждому молоток, горсточку гвоздей и приказал действовать. По всему дому, будто веселые дятлы, застучали молотки. Вместе с нами работал и Пал Палыч. Он старался изо всех сил, но все равно делал один ляп за другим. То дрань косо прибьет, то гвоздь изогнет, то вообще тяпнет молотком по пальцу, хмурится и сосет его, как мальчишка. Мы не смеялись над Пал Палычем, потому что были гуманные люди и знали, что сейчас он тоже ученик.
Прибивать дрань совсем не так легко, как это кажется. Сначала набивается первый ряд — простильный, а потом, когда уже все готово, второй ряд — выходной. Получаются ровные красивые ячейки, будто на тетрадке в косую линейку. Бери тонкую красную ручку с пером номер II и пиши себе на здоровье ровные строгие палочки, кружочки или буквы с шикарными нажимами.
Но тут, конечно, не пишут ни палочки, ни кружочки. Прибьют штукатуры дрань до самого потолка и принимаются за новые хитроумные дела — кладут в ячейки серый вязкий раствор, выравнивают его полутеркой, заглаживают гладилкой.
Мы с завистью поглядывали на штукатурные причиндалы в углу комнаты, на все эти полутерки, стальные лопатки для раствора, ковши и правила. Здесь были и маленькие увертливые инструменты, и посолиднее, для крепкой мужской руки. Название им штукатуры давали со смыслом и значением. Квадратную дощечку с острой, похожей на клюв, рукояткой внизу называли соколом, зубчатый педантичный молоток — бучардой, а коротенькую расторопную кисть — окомелком.
Через день, а может быть, через два, Ваня подойдет к этой горе инструментов, поглядит на нас, будто на солдат-новобранцев, и скажет:
— А ну, братва, получай!
А пока придется потерпеть. Дрань — это вам тоже не фунт изюма. Пока выучишься прибивать, сто потов сойдет. С каждой минутой дело у меня шло все лучше и лучше. Я уже не тюкал как попало молотком, а бил точно — в самый центр шляпки. Удар, второй — и гвоздь как миленький сидит в бревне. Рядом со мной трудились две Иры и Манич. Ленька Курин стучал своим молотком где-то наверху.
Ваня бегал с одного этажа на другой. Шумел, суетился, но в общем делал то, что надо. Он показывал, как правильно держать молоток, как вытаскивать кривые гвозди и как спасаться от боли, если стукнешь сам себя по руке.
Четыре часа пролетели, как одна минута. Даже не хотелось бросать молоток и идти обедать. Это была моя первая в жизни работа. Раньше я тоже кое-что делал — выносил помойное ведро, чистил картошку и однажды даже мыл в комнате полы. Но все это было не то… Мелочь, пустяк, если хотите, — игра.
Никогда еще не было у меня так хорошо и легко на душе. Я был готов на все. Мог совершить какой-нибудь благородный поступок или помириться с Ленькой Куриным, если бы он сам подошел ко мне и попросил прощения.
Но я так и не успел сделать ничего хорошего.
Только мы пришли в столовую, только припали к алюминиевым мискам с борщом, на пороге появился прораб Афанасьев и вместе с ним слесарь с разводным ключом на плече. Афанасьев пошарил глазами по столовой и громко сказал:
— Пал Палыч, идите, пожалуйста, сюда!
Караул, увивают!
Пришло новое утро, а потемки в моей душе не рассеялись. Каждую минуту я ждал, что Пал Палыч подойдет ко мне, тряхнет за шиворот и скажет:
— Признавайся, ты разбил шестеренку?
Работа не шла на ум. Молоток не слушался, гвозди гнулись и влипали в дранку, как горбатые червяки. Подошел Ваня. Покачал головой, взял клещи и начал один за другим выдергивать противных червяков и бросать на пол.
Сейчас меня не интересовало ничто на свете, только шестеренка. Почему молчит Пал Палыч? Ведь я прекрасно слышал, о чем говорил в столовой прораб Афанасьев.
Я понимал, что выдаю себя с головой. Если человек хочет отвести от себя подозрение, нельзя беспрерывно охать и вздыхать. Я сто раз попробовал взять себя в руки и стал напевать на весь дом песню. С третьего этажа спустился Ленька Курин. В руке у него был молоток, за ухом, будто у настоящего плотника, лихо торчал карандаш.
— Кого у вас тут режут? — спросил Ленька, хотя прекрасно видел, что тут никого не режут, а поют веселые песни.
Странно, что все начали хохотать и даже повизгивать. Не смеялась только Ира-маленькая. Она наклонилась ко мне и тихо сказала:
— Коля, не надо петь. Они ничего не понимают.
С трудом я дотянул до обеда. Поскорее уйти куда-нибудь в тайгу, лечь на траву и забыть про все… Я сидел в столовой и, не разбирая никакого вкуса, запихивал в себя кашу.
В квадратном окошке возникла голова повара в белом измятом колпаке.