Мастера русского стихотворного перевода. Том 2

Данте Алигьери

Альфред Мюссе

426. Страданье

Нет, не вотще благое провиденье На землю к нам беду и горе шлет… Страданье!.. В нем есть сила откровенья; Лишь тот себя оценит и поймет, Поймет свой долг и жизни назначенье, Кто скорбный путь страдания пройдет: Тогда лишь в нас не суетны желанья, И мысль ясна, и воли власть сильна, Когда душа в святом огне страданья — В горниле бед и мук — закалена. <1857>

Андре Шенье

427. Ребенок

Я был дитя; она уж в цвете лет была И часто на руки к себе меня брала. Я шел к ней весело, резвился и ласкался — Вкруг стана стройного руками обвивался, Иль складками одежд задумчиво играл, Иль серьги вынимал и косу расплетал; То, тихим притворясь и будто успокоясь, Вдруг с звонким хохотом срывал с нее я пояс… Всё с кротостью она сносила… Но порой, Когда невинною, но дерзкою рукой Я груди девственной в неведеньи касался, — Мгновенно взор ее досадой разгорался: Краснея и смеясь, она, полушутя, Толкала от себя несносное дитя; Когда ж ее толпа влюбленных окружала, С какою нежностью она меня ласкала, И часто (но увы, что ценят в те лета!) Дарили поцелуй мне жаркие уста, — И ропот слышался вокруг меня ревнивый: «Несносный баловень, не по летам счастливый!» <1874>

В. С. Курочкин

Пьер-Жан Беранже

428.

Как яблочко румян

Как яблочко румян, Одет весьма беспечно, Не то чтоб очень пьян — А весел бесконечно. Есть деньги — прокутит; Нет денег — обойдется, Да как еще смеется! «Да ну их!..» — говорит, «Да ну их!..» — говорит, «Вот, говорит, потеха! Ей-ей, умру… Ей-ей, умру… Ей-ей, умру от смеха!» Шатаясь по ночам Да тратясь на девчонок, Он, кажется, к долгам Привык еще с пеленок. Полиция грозит, В тюрьму упрятать хочет — А он-то всё хохочет… «Да ну их!..» — говорит, «Да ну их!..» — говорит, «Вот, говорит, потеха! Ей-ей, умру… Ей-ей, умру… Ей-ей, умру от смеха!» Забился на чердак, Меж небом и землею; Свистит себе в кулак Да ежится зимою. Его не огорчит, Что дождь сквозь крышу льется: Измокнет весь, трясется… «Да ну их!..» — говорит, «Да ну их!..» — говорит, «Вот, говорит, потеха! Ей-ей, умру… Ей-ей, умру… Ей-ей, умру от смеха!» У молодой жены Богатые наряды; На них устремлены Двусмысленные взгляды. Злословье не щадит, От сплетен нет отбою… А он — махнул рукою… «Да ну их!..» — говорит, «Да ну их!..» — говорит, «Вот, говорит, потеха! Ей-ей, умру… Ей-ей, умру… Ей-ей, умру от смеха!» Собрался умирать, Параличом разбитый; На ветхую кровать Садится поп маститый И бедному сулит Чертей и ад кромешный… А он-то, многогрешный, «Да ну их!..» — говорит, «Да ну их!..» — говорит, «Вот, говорит, потеха! Ей-ей, умру… Ей-ей, умру… Ей-ей, умру от смеха!» <1856>

429. Знатный приятель

Я всей душой к жене привязан; Я в люди вышел… Да чего! Я дружбой графа ей обязан. Легко ли! Графа самого! Делами царства управляя, Он к нам заходит как к родным. Какое счастье! Честь какая! Ведь я червяк в сравненьи с ним! В сравненьи с ним, С лицом таким — С его сиятельством самим! Прошедшей, например, зимою, Назначен у министра бал; Граф приезжает за женою — Как муж, и я туда попал. Там, руку мне при всех сжимая, Назвал приятелем своим!.. Какое счастье! Честь какая! Ведь я червяк в сравненьи с ним! В сравненьи с ним, С лицом таким — С его сиятельством самим! Жена случайно захворает — Ведь он, голубчик, сам не свой: Со мною в преферанс играет, А ночью ходит за больной. Приехал, весь в звездах сияя, Поздравить с ангелом моим… Какое счастье! Честь какая! Ведь я червяк в сравненьи с ним! В сравненьи с ним, С лицом таким — С его сиятельством самим! А что за тонкость обращенья! Приедет вечером, сидит… «Что вы всё дома… без движенья?.. Вам нужен воздух…» — говорит. «Погода, граф, весьма дурная…» — «Да мы карету вам дадим!» Предупредительность какая! Ведь я червяк в сравненьи с ним! В сравненьи с ним, С лицом таким — С его сиятельством самим! Зазвал к себе в свой дом боярский; Шампанское лилось рекой… Жена уснула в спальне дамской… Я в лучшей комнате мужской. На мягком ложе засыпая, Под одеялом парчевым, Я думал, нежась: честь какая! Ведь я червяк в сравненьи с ним! В сравненьи с ним, С лицом таким — С его сиятельством самим! Крестить назвался непременно, Когда господь мне сына дал, И улыбался умиленно, Когда младенца восприял. Теперь умру я, уповая, Что крестник взыскан будет им… А счастье-то, а честь какая! Ведь я червяк в сравненьи с ним! В сравненьи с ним, С лицом таким — С его сиятельством самим! А как он мил, когда он в духе! Ведь я за рюмкою вина Хватил однажды: ходят слухи… Что будто, граф… моя жена… Граф, говорю, приобретая… Трудясь… я должен быть слепым… Да ослепит и честь такая! Ведь я червяк в сравненьи с ним! В сравненьи с ним, С лицом таким — С его сиятельством самим! <1856>

430. Бабушка

Старушка под хмельком призналась, Качая дряхлой головой: «Как молодежь-то увивалась В былые дни за мной! Уж пожить умела я! Где ты, юность знойная? Ручка моя белая? Ножка моя стройная!» «Как, бабушка, ты позволяла?» — «Э, детки! Красоте своей В пятнадцать лет я цену знала — И не спала ночей… Уж пожить умела я! Где ты, юность знойная? Ручка моя белая! Ножка моя стройная!» «Ты, бабушка, сама влюблялась?» — «На что же бог мне сердце дал? Я скоро милого дождалась, И он недолго ждал… Уж пожить умела я! Где ты, юность знойная? Ручка моя белая! Ножка моя стройная!» «Ты нежно, бабушка, любила?» — «Уж как нежна бывала с ним, Но чаще время проводила — Еще нежней — с другим… Уж пожить умела я! Где ты, юность знойная? Ручка моя белая! Ножка моя стройная!» «С другим, родная, не краснея?» — «Из них был каждый не дурак, Но я, я их была умнее, Вступив в законный брак. Уж пожить умела я! Где ты, юность знойная? Ручка моя белая! Ножка моя стройная!» «А страшно мужа было встретить?» — «Уж больно был в меня влюблен. Ведь мог бы многое заметить — Да не заметил он. Уж пожить умела я! Где ты, юность знойная? Ручка моя белая! Ножка моя стройная!» «А мужу вы не изменяли?» — «Ну, как подчас не быть греху! Но я и батюшке едва ли Откроюсь на духу. Уж пожить умела я! Где ты, юность знойная? Ручка моя белая! Ножка моя стройная!» «Вы мужа наконец лишились?» — «Да, хоть не нов уже был храм, Кумиру жертвы приносились Еще усердней там. Уж пожить умела я! Где ты, юность знойная? Ручка моя белая! Ножка моя стройная!» «Нам жить ли так, как вы

прожили?» — «Э, детки, женский наш удел!.. Уж если бабушки шалили — Так вам и бог велел. Уж пожить умела я! Где ты, юность знойная? Ручка моя белая! Ножка моя стройная!» <1857>

431. Положительный человек

«Проживешься, смотри!» — старый дядя Повторять мне готов целый век. Как смеюсь я, на дядюшку глядя! Положительный я человек. Я истратить всего Не сумею — Так как я ничего Не имею. «Проложи себе в свете дорогу…» Думал то же — да вышло не впрок; Чище совесть, зато, слава богу, Чище совести мой кошелек. Я истратить всего Не сумею — Так как я ничего Не имею. Ведь в тарелке одной гастронома Капитал его предков сидит; Мне — прислуга в трактире знакома: Сыт и пьян постоянно в кредит. Я истратить всего Не сумею — Так как я ничего Не имею. Как подумаешь — золота сколько Оставляет на карте игрок! Я играю не хуже — да только Там, где можно играть на мелок. Я истратить всего Не сумею — Так как я ничего Не имею. На красавиц с искусственным жаром Богачи разоряются в прах; Лиза даром счастливит — и даром Оставляет меня в дураках. Я истратить всего Не сумею — Так как я ничего Не имею. <1858>

432. Господин Искариотов

Господин Искариотов — Добродушнейший чудак: Патриот из патриотов, Добрый малый, весельчак, Расстилается, как кошка, Выгибается, как змей… Отчего ж таких людей Мы чуждаемся немножко? И коробит нас, чуть-чуть Господин Искариотов, Патриот из патриотов — Подвернется где-нибудь? Чтец усердный всех журналов, Он способен и готов Самых рьяных либералов Напугать потоком слов. Вскрикнет громко: «Гласность! Гласность! Проводник святых идей!» Но кто ведает людей, Шепчет, чувствуя опасность: Тише, тише, господа! Господин Искариотов, Патриот из патриотов — Приближается сюда. Без порывистых ухваток, Без сжиманья кулаков О всеобщем зле от взяток Он не вымолвит двух слов. Но с подобными речами Чуть он в комнату ногой — Разговор друзей прямой Прекращается словами: Тише, тише, господа! Господин Искариотов, Патриот из патриотов — Приближается сюда. Он поборник просвещенья, Он бы, кажется, пошел Слушать лекции и чтенья Всех возможных видов школ: «Хлеб, мол, нужен нам духовный!» Но заметим мы его — Тотчас все до одного, Сговорившиеся ровно: Тише, тише, господа! Господин Искариотов, Патриот из патриотов — Приближается сюда. Чуть с женой у вас неладно, Чуть с детьми у вас разлад — Он уж слушает вас жадно, Замечает каждый взгляд. Очень милым в нашем быте Он является лицом, Но едва вошел в ваш дом, Вы невольно говорите: Тише, тише, господа! Господин Искариотов, Патриот из патриотов — Приближается сюда. <1861>

Фридрих Шиллер

433. Начало нового века

Где приют для мира уготован? Где найдет свободу человек? Старый век грозой ознаменован, И в крови родился новый век. Сокрушились старых форм основы, Связь племен разорвалась; бог Нил, Старый Рейн и океан суровый — Кто из них войне преградой был? Два народа, молнии бросая И трезубцем двигая, шумят И, дележ всемирный совершая, Над свободой страшный суд творят. Злато им, как дань, несут народы, И, в слепой гордыне буйных сил, Франк свой меч, как Бренн в былые годы, На весы закона положил. Как полип тысячерукий, бритты Цепкий флот раскинули кругом И владенья вольной Амфитриты Запереть мечтают, как свой дом. След до звезд полярных пролагая, Захватили, смелые, везде Острова и берега; но рая Не нашли и не найдут нигде. Нет на карте той страны счастливой, Где цветет златой свободы век, Зим не зная, зеленеют нивы, Вечно свеж и молод человек. Пред тобою мир необозримый! Мореходу не объехать свет; Но на всей земле неизмеримой Десяти счастливцам места нет. Заключись в святом уединеньи, В мире сердца, чуждом суеты! Красота цветет лишь в песнопеньи, А свобода — в области мечты. <1857>

П. И. Вейнберг

Генрих Гейне

434—437. Лирическое интермеццо

* * * Из слез моих выходит много Благоухающих цветов, И стоны сердца переходят В хор сладкозвучных соловьев. Люби меня, и подарю я, Дитя, тебе цветы мои, И под окошками твоими Зальются звонко соловьи. * * * Неподвижные от века, Звезды на небе стоят И с любовною тоскою Друг на друга всё глядят. Говорят они прекрасным И богатым языком, Но язык их никакому Филолoгу незнаком. Я же тот язык прекрасный В совершенстве изучил: Дорогой подруги образ Мне грамматикой служил. * * * Когда ты в суровой могиле, В могиле уснешь навсегда, Сойду я, моя дорогая, Сойду за тобою туда. К безмолвной, холодной и бледной Я, пылко целуя, прижмусь, Дрожа, и ликуя, и плача, Я сам в мертвеца обращусь. Встают мертвецы, кличет полночь, И пляшет воздушный их рой, Мы оба — недвижны в могиле, Лежу я, обнявшись с тобой. И мертвых день судный сзывает К блаженству, к мучениям злым; А мы, ни о чем не горюя, С тобою обнявшись лежим. * * * Филистеры, в праздничных платьях, Гуляют в долинах, в лесу, И прыгают, точно козлята, И славят природы красу. И смотрят, прищурив глазенки, Как пышно природа цветет, И слушают, вытянув уши, Как птица на ветке поет. В моем же покое все окна Задернуты черным сукном, Ночные мои привиденья Меня посещают и днем. Былая любовь, появляясь, Из царства умерших встает, Садится со мною, и плачет, И сердце томительно жмет. <1860>

Генри Лонгфелло

438. Ключ и волна

Из родного утеса источник Выбивается, тихо журча, И бегут по песку золотому Серебристые ножки ключа. Далеко от него, в океане, На просторе несется волна — То вздымается с воем сердитым, То печально ложится она. Но, вперед и вперед подвигаясь, Ключ сошелся с волною — и в ней Успокоил мятежное сердце Безмятежной прохладой своей! <1874>