Мать (CИ)
Шрифт:
Мосолов иронично глянул на него.
– А я вижу, ты болтун не хуже меня.
– Равняюсь на учителя.
– Не без успеха!
– Егор поднял кружку.
– На самом деле, рад за тебя. Если баба хороша, то это просто кул-форева, так держать! Чую, скоро ты нам курсы мастерства преподавать будешь.
Гаев ответил, почёсывая подбородок:
– Странно же. Девки из магазина кладут на меня с прибором... Не далее как сегодня опустили по самые помидоры. А какая-то гламурная киса за здорово живёшь даёт свой телефон. Не
– Дурак ты, - убеждённо сказал Егор.
– Не потому дурак, что глупый, а потому, что не знаешь. Девки из магазина ищут обеспеченного мужа, и ты у них не котируешься. А эта баба при деньгах, у неё другие приоритеты.
– И какие же?
– Молодость.
– Всё равно странно, - повторил Гаев, ощущая нарастающую лёгкость в суждениях.
– Мне когда-то одна сказала, что больше всего ценит в мужиках заботу и настойчивость. Я решил с ней быть заботливым и настойчивым, так она меня тряпкой посчитала. Где логика? А самое неприятное знаешь что? Если я ей об этом скажу, сто пудов запишет меня в женоненавистники. В общем, трындец.
– Какая ещё логика?
– откликнулся Егор.
– Ты у кого её искать вздумал? У баб? Они другим местом думают.
– Да ты сам - женоненавистник, - заметил Гаев.
– И горжусь, - заявил Мосолов. Он поднялся, сходил на кухню, принёс ещё одну баклагу пива. Разлил по кружкам.
– И вообще, бабы любят, чтобы о них вытирали ноги.
– То-то ты по Наташке сохнешь, - сказал Гаев, напомнив о неудачном втором браке Егора.
– Наташку не трожь. Наташка - моя вековечная любовь.
– Чего ж тогда из квартиры её вытурил?
– Да потому что невозможно уже было.
– Мосолов устремил на приятеля внимательный взгляд и ухмыльнулся.
– Даже не пытайся это понять. Бразильский сериал и достоевщина в одном флаконе. Я сам это до конца не понимаю.
– Да уж вижу.
– Она ведь два аборта делала из-за собственной дурости, - продолжал Мосолов.
– Я когда с ней жил, чувствовал, что деградирую. Книги перестал читать, не общался ни с кем. А сейчас только о ней и мечтаю. Люблю её, стерву. Звонил даже однажды по пьяни - на тёщу попал.
– Странная у тебя какая-то любовь. Самоедская.
– Не то слово! Я уже всем надоел этими стонами. Каждый месяц с новой бабой, а Наташку забыть не могу.
– Он не спеша опорожнил кружку, поставил её на стол.
– Когда выгнал её, через пару недель кинулся в школу, где она работала - мириться. Захожу, спрашиваю у охранника: где такая-то? А он мне: "Ты кто такой?". Я говорю: "Муж". А он: "Ни фига. Это я теперь - муж". Такие дела. Месяца два в себя прийти не мог, пока Танька... ты её не знаешь... отличная девка... меня прям вот на этом столе не изнасиловала.
– Она - тебя?
– не поверил Гаев.
– Она - меня, - подтвердил Мосолов, разливая по новой.
– Самое интересное, что когда мы с Наташкой расстались, у неё всё пошло так, как
– Тебе, - ухмыльнулся Гаев.
– Это правда, - серьёзно закивал Мосолов.
– Я иногда представляю, что мы опять встретимся. Как себя поведём? Тут возможны два варианта: либо пройдём мимо, не заметив, либо кинемся друг другу в объятия.
– А потом что?
– А потом то же, что и раньше: поживём вместе и разбежимся.
– Ну и надо оно тебе?
– А по другому не могу.
Гаев махнул рукой. Он уже захмелел. Пиво всегда оказывало на него сокрушительное воздействие. С двух литров Гаева тянуло на подвиги и психоанализ. Обычно за этим следовал третий литр, но сегодня Гаев хотел сохранить остатки благоразумия, чтобы завтра не брести к научнику с больной головой.
Он поднялся на ноги.
– Ну, я пойду.
– Давай, - согласился Мосолов, валясь на диван и беря со стола мятую пачку сигарет "Парламент".
– Провожать не буду, закроешь дверь...
– Ага.
В окно бил алый сумеречный свет. Сизое небо рассекали ватные, будто пропитанные йодом, облака. По крыше противоположной девятиэтажки бродили голуби. Сквозь открытую форточку шумели деревья.
– Ты смотри не угори тут, - пожелал напоследок Гаев.
– С пары литров пива? Шутить изволишь?
Едва вышел из подъезда, позвонила маманя.
– Володя, ты где?
– Домой иду. К Мосолову зашёл по пути.
– А, ну хорошо...
– Она помолчала.
– Ты как, пьяный?
– Да нет... почти. Немного пива выпили.
– Ну давай. Жду.
Он пересёк утонувший в темноте двор, освещённый по краям фонарями, вышел к шоссе и, приплясывая, зашагал по тротуару. В жёлтом кругу света на блочной стене дома чернела надпись: "Буржуев на нары - рабочих на Канары!". Гаев прочёл её, засмеялся, глядя на чёрное, беззвёздное небо и бледную луну, рассечённую царапинами облаков. И тут его накрыло. В голове, словно по какому сигналу, побежали строчки:
Мы сидим вдвоём
Я с тобой сижу за одним столом
Мы сидим и пьём
Каждый думает о своём
Я сижу, молчу
Слышать, видеть, знать не хочу
Я задул свечу
Мне почти никак, я сижу, молчу
Темнота, весна, одинокий дом
За одним столом мы сидим вдвоём
Он остановился, проговаривая про себя этот текст. Непослушными пальцами вытащил из заднего кармана джинс блокнот в покоробленной от влаги картонной обложке, из другого кармана извлёк ручку. Прислонился спиной к фонарю и начал торопливо записывать. Строчки разбегались, полстраницы закрывала тень от руки.