Мать (CИ)
Шрифт:
– Серьёзно, мне такие пассажи внушают ужас к окружающим людям. Вы ведь рядом со мной по улице ходите, за одним столом сидите, да ещё считаете, небось, себя выше безграмотных пролов.
Маринка не стала спрашивать, кто такие пролы. Только пожала плечами.
– Много получают историки?
– Мало.
– Ну вот! А говоришь - польза.
Гаев втянул в себя капустный лист.
– Ну я вообще-то не связываю с историей жизненные планы.
– А с чем тогда?
Гаев пожал плечами.
– Стихи пишу. Авось выстрелят.
–
– Глаза у Маринки стали как два блюдца. Гаев аж поёжился от удовольствия. Всё-таки не зря он завёл этот разговор - удалось произвести впечатление. А там - кто знает!
– может, и продолжение будет.
– А почитай что-нибудь!
– ожидаемо попросила Маринка.
– Ты правда этого хочешь?
– с показным равнодушием осведомился Гаев.
– Ну да. Почему нет? Они ведь без мата?
– уточнила она.
– Могу и без мата.
Маринка облокотилась о стол и устремила на Гаева любопытствующий взор. Тонкая кофточка её растянулась под многоразмерной грудью.
– Ну вот, например, - сказал Гаев, с трудом отводя взор от сисек:
Я ощущаю, что задыхаюсь
Во внешне приятном пейзаже
Кажется мне, что я растворяюсь
Или что плавлюсь даже
Кажется, будто мысли и чувства
Мне присылают по почте
Кажется, что до безумия грустно
Длятся бессонные ночи
Тянутся дни. Чешуя ожиданья
Сыплется мне на плечи
Встреча... Но вот неизбежность прощанья
Скажем: "До новой встречи"
Снова вперед по заброшенным свалкам
Радостных самообманов
Век напролет ждать взгляда-подарка
Прятаться в гранях стаканов
Чувствовать схватку воли и долга
Рушить и ставить ограды
Тянется жизнь мучительно долго...
Так надо. Здесь и далее - стихотворения Сергея Александровича Головачёва.
Он замолчал и, внутренне напрягшись, стал прихлёбывать чаёк в прозрачном пластиковом стаканчике. Маринка вытянула пухлые губки.
– А почему так грустно? У тебя все такие?
– Все, - вздохнул Гаев.
– Но это же - совсем не то, что нравится девушкам!
Гаев оторопел. То есть, других стимулов, типа, не бывает? Эта курица реально так думает? Он раскрыл было рот, на ходу придумывая, как бы побольнее уколоть её, но тут в разговор вступила Ирка.
– Я когда-то с музыкантом встречалась, - как всегда, неспешно произнесла она, лениво работая зубочисткой.
– Жили за мой счёт. Он мне каждый день рассказывал, как станет знаменитым и всем утрёт нос. Ну, я подождала год, а потом ушла. Это же унизительно - содержать своего парня.
Маринка хихикнула.
– Настоящая женщина всегда выберет успешного и сильного, - процитировала она афоризм из чатов.
– Это - не расчёт, просто она не может восхищаться неудачником.
– Ну да, неудачники, - зло процедил Гаев.
– Ван Гог, Леонардо, Боттичелли... О "проклятых
Маринка коротко подумала.
– Ну... я более земная.
Она застенчиво взглянула на Гаева и хихикнула, разведя руками.
В два у Ирки закончилась смена. Гаев остался один в алкогольном отделе. В магазине царил штиль.
В такие минуты Гаев обычно шёл потрепаться с другими консультантами - с той же Маринкой, например. Но сегодня он был зол на неё. "Я более земная". Ну надо же! Кто бы мог подумать! А главное - как оригинально! Он уже было возомнил её чуть ли не музой отверженного поэта, а она возьми и шарахни: "Я более земная". То есть, он, Гаев - не от мира сего. Так получается.
Ну и пусть. Ну и ладно. Всё равно он будет сочинять стихи. От этих красоток, перед которыми нынче открыты все двери, через сто лет и следа не останется, а его, Гаева, будут помнит вечно. Как Пушкина. Как Есенина. Как... как великого поэта, в общем.
Он отвлёкся на свои мысли и не заметил, как в отдел, толкая заполненную тележку, ступил осанистый мужик в костюме и при галстуке. Очнулся только в тот момент, когда тот, разглядывая вина, велел ему посторониться.
– Вам подсказать что-нибудь?
– спохватился Гаев.
– Подсказывают в школе, молодой человек.
Гаев, заскрежетав зубами, отошёл в сторону. Что за день такой!
И тут жизнь, устав, как видно, измываться над бедным парнем, подкинула ему такой ломоть, о каком Гаев и мечтать не мог.
В отдел, неспешно ступая сапожками на шпильках, вплыла тётка красоты неимоверной: рыжеволосая, в обтягивающих оранжевых бриджах, фиолетовой кофте, переливающейся блёстками, и в больших чёрных очках. Встав спиной к мужику, она начала пялиться на полки, Гаев же самым беззастенчивым образом принялся пялиться на неё. Надо было, как полагается, предложить ей помощь в выборе, но недавний афронт от мужика отбили у Гаева желания проявлять инициативу. Мужик же, почуя запах духов, обернулся, скользнул взглядом по тыльной части дамочки и восхищённо покачал головой, разве что не причмокивая при этом. Потом вздохнул и степенно выкатился вместе со своей тележкой.
Тут-то Гаев и включился.
– Вам помочь?
Голос его внезапно сел.
Тётка повернула к нему холёное лицо. Лет ей было около тридцати, в ушах позвякивали тяжёлые серьги.
– Мне нужно хорошее красное вино, - ответила она, поразив Гаева белизной зубов.
– В какую цену хотите уложиться? - задал Гаев следующий дежурный вопрос.
– Это неважно, лишь бы хорошее было.
Вот бы и все так!
– Тогда могу предложить "Монтань Сен-Эмильон". Французское.
Тётка даже смотреть не стала - покачала головой, отчего в очках её, как в зеркале, отразилась половина отдела вкупе с сияющими под потолком лампами дневного света.