Мать (CИ)
Шрифт:
– Куда?
– не понял Гаев.
– В Москву, к родственникам. А когда узнала, что дедушка Федя в Оренбурге, к нему выехала. Там моя мама родилась.
– Хм, - сказал Гаев.
– Что же, так никто по-настоящему и не воевал?
– Как же не воевали? У дедушки Феди два брата погибло. В сорок первом, кажется.
Война в рассказах матери была похожа на производственный роман: поехал, работал, женился, уехал. Никакой драмы.
– А как они погибли, ты знаешь?
– спросил он.
– Нет.
– Ну, может, фотографии остались?
– Володька, какие фотографии? Они работали в колхозе, были простыми людьми.
– Она подумала.
– Когда голод был, бабушка детям хлеб с отрубями делала. А средний сын, дядя Коля, с отрубями есть не мог, так она специально для него делала маленькие лепёшки из чистой муки. Потом до самой смерти держала дома сундук с солью.
– Она вздохнула.
– Помню, говорила нам: "Мы-то жизни не видели, ну хоть вы поживите".
– Ну и как, пожили?
– спросил Гаев.
– Ну мне-то грех жаловаться, - сказала маманя.
– Я сейчас получаю больше, чем при Союзе. Но раньше как-то спокойней было. Отпускали детей погулять, и никто не волновался. Люди были душевней. - Она встала, налила себе чаю.
– Дурости, конечно, тоже хватало. Истмат, диамат, история партии... Это же невозможно было выучить! Я вообще не понимаю, как такое можно было сдавать. Открывала учебник, и ничего не понимала.
– И что, честно списала?
– спросил Гаев.
– Нет, зачем? Сдала как-то. Сейчас уже ничего не помню.
– Маманя взяла из вазы конфету, развернула блестящую зелёную обёртку.
– Хочешь?
– Давай.
У выхода из метро, по пути к фонтанам, развевались выставленные в круг красные флаги. Они то распадались языками, то сливались в трепещущую алую стену. Вдоль фонтанов носились роллеры. Из динамиков на столбах гремели военные песни.
Гаев быстро оценил диспозицию. Как и следовало ожидать, все скамейки были заняты. Хорошо хоть, погода не подкачала, хотя вечером обещали дождь. По этому случаю Гаев запасся зонтом.
"Надо было другое место выбрать, - сокрушённо подумал он.
– Ресторан какой-нибудь. А здесь и не присядешь даже".
На рестораны у него не было денег. И вообще, в рестораны водят женщин, на которых имеют далекоидущие планы. С Людмилой он никаких глобальных планов не связывал - переспать пару раз, и только. По крайней мере, он надеялся, что так будет. "Ничего. Авось не обидится, - думал он, взбадривая себя.
– Она, поди, меня тоже в мужья не прочит. Коли согласилась встретиться, значит, всё нормально. Не хрен страдать фигнёй".
У него завибрировал телефон. Гаев выхватил его из кармана, поднёс к уху.
– Алё! Да, я уже тут. Хорошо. Ага, у выхода. Тут ещё флаги
Он увидел её издали, хотя теперь она была не в белом обтягивающем платье, а в свободном голубом. Она шагала к нему со стороны Триумфальной арки, в чёрных очках, смотревшихся особенно шикарно на фоне светлых волос. "Знойная женщина - мечта поэта", - подумал Гаев. Волнение его как рукой сняло. Сейчас, когда цель была в пределах досягаемости, он почувствовал себя охотником, заметившим дичь.
– Добрый день! С праздником вас, - сказал он, подходя к ней и целуя Людмилу её в щёку.
– И вас также, - улыбнулась она, источая слабый запах хвои.
Аромат был что надо: не острый, от которого першило в горле, и не приторный, который хотелось запить водой, а приятный и мягкий, как тёплый ветерок в жаркий день.
– Ну, куда вы меня поведёте?
– весело поинтересовалась она.
– Да здесь пройдёмся, я думаю, - сказал Гаев небрежно, делая приглашающий жест в сторону еловой аллеи.
– Погода шепчет!
– Сто лет здесь не была, - поделилась Людмила.
– Я тоже.
На самом деле он был здесь всего два года назад, когда гулял с Ленкой Агаповой, матёрой разводчицей. Три месяца Ленка тянула деньги, не давая взамен ничего, и Гаев вынужден был с ней завязать, иначе ему пришлось бы продавать вещи и подворовывать.
– Как праздник отметили?
– спросил он.
– Ездили смотреть парад. А вы?
Это "вы" почему-то резало ухо, но на "ты" переходить было рискованно.
– Работал, - коротко ответил он.
– У нас в День победы самый спрос.
– У, бедный! Сочувствую вам.
– Спасибо.
– Гаев опустил взор на её ступни в синих босоножках. Педикюр блестел ультрамарином.
– А у вас из предков воевал кто-нибудь?
– спросил он.
– Мм, конечно. Дед воевал. Артиллеристом. До Берлина дошёл.
– У меня тоже!
– воскликнул Гаев.
О дедушке Грише ему рассказывала мать. Не нынешняя, вторая жена отца, а та, прежняя, которая убежала к любовнику. Гаев запомнил её рассказ, потому что в школе им задали написать сочинение на эту тему.
– Он под Ржевом воевал, - рассеянно продолжала Людмила.
– Круто! И мой тоже.
Это был первый звоночек, но Гаев слишком разомлел от сладких чаяний, чтобы насторожиться.
Они двинулись по аллее, минуя одну лавочку за другой. На лавочках сидели пенсионеры, мамаши с детьми, влюблённые парочки. Людмила взяла Гаева под локоть. Рука у неё была холодная и мягкая.
– Вы в каком район обитаете?
– спросил он.
– Возле Малой Никитской. Удобно: школа и детсад рядом, да и до работы недалеко. У меня там фирма по продаже моторов. Правда, сейчас на работу заглядываю редко - есть же удалённая связь.