Мать (CИ)
Шрифт:
– Ч-что?
– не понял он.
– Салфетки.
– Нет, спасибо.
Она опять что-то сказала ему.
– Что ты говоришь?
– Говорю, может, пойдём куда-нибудь?
– Да... пойдём, - отрешённо сказал Гаев.
– Или нет, подожди...
– Мысли его путались, он был словно пьяный.
Если ей чуть за тридцать, то как она может быть его матерью? С другой стороны - Якутия, первый муж, дедушка Гриша, Ржев...
– Что ты закончила?
– прохрипел Гаев.
– Пермский университет, геофак. А ты?
– Давно?
– придушенно сказал Гаев, будто не слышал вопроса.
Геофак! Это
Она приподняла тонкую бровь.
– Давно... Ты хочешь знать, сколько мне лет? А сам как думаешь?
Он пожевал губами.
– Тридцать три.
– Оу! Ну, пусть будет так.
Пусть будет так. Значит, она старше. Гаев чуть не разрыдался - то ли от разочарования, то ли от счастья.
– Обычно на этом месте люди изумляются, почему меня понесло на геологический, - иронично сообщила Людмила.
Гаев проигнорировал её реплику.
– А от первого мужа у тебя сын или дочь?
– спросил он.
– Слушай, какое тебе дело? Почему ты об этом спрашиваешь?
Признаться или нет?
– А как твоя фамилия?
– не унимался Гаев.
– Что за допрос! А твоя?
– Гаев.
– Володя Гаев. Так и запишем.
– Она усмехнулась.
Но Гаеву было наплевать на её сарказм. Он уже всё понял. В памяти всплыл такой же майский день двенадцать лет назад, когда он стоял на балконе, глядя вслед удаляющейся матери и глотал слёзы: "Мама, не уходи!". Где-то за спиной бесновался отец, с шумом пиля какую-то доску, по телевизору пели весёлую песню, а он стоял, дрожащими ручонками сжимая потрескавшиеся, крашеные зелёным, перила, и не верил, не мог поверить, что жизнь перевернулась навсегда.
При этом воспоминании что-то всколыхнулось внутри, не поймёшь - то ли ненависть, то ли любовь - захотелось одновременно броситься в объятия и облить помоями. На какой-то миг забылось даже, что есть и другая мать, отчаянно его любившая. Всё поблекло, словно в негативе, и только одна яркая точка приковывала взор - мама. У Гаева комок подступил к горлу. С превеликим трудом он подавил в себе желание закричать: "Мама, это же я, Володька!" - всё то же воспоминание, как она уходила, ни разу не обернувшись, остановило и отрезвило его. Мысли обратились к другой, подлинной матери, ждавшей его дома. Почему-то вспомнилось, как он, нетрезвый, вернулся из своего педа и начал развязно объяснять ей, что всё кругом - тлен и конформизм, а он будет верен призванию и станет писать стихи. Она же сидела, сложив дряблые руки на коленях, и слушала, а потом сказала: "Ох, Володька, я так волнуюсь за тебя. А если не получится?". Эта её навязчивая забота, так раздражавшая его всегда, сейчас будто зацепила что-то в Гаеве. Точно после голодовки он поел хлеба, обычного чёрного хлеба, который никогда не любил, а нынче вдруг понял, что нет ничего вкуснее. "Я так волнуюсь за тебя...". Боже, как можно променять сказавшую это на ту, что сидела сейчас перед ним, закинув ногу на ногу? Дважды разведёнку, польстившуюся на молодое мясцо. Да пошла она на фиг!
Он сделал вид, что у него завибрировал телефон.
– Да!
– гаркнул Володька, выхватывая из кармана чёрную "раскладушку".
– Что? Да. Я на Поклонке... На Поклонке! А? То есть как? Вы там не охренели ли? Я вообще-то занят.
– Он состроил озабоченную рожу и покосился на Людмилу.
– Ну... ну ладно. Чёрт с вами. Чёрт с вами, говорю! Если
– Он с видимой досадой сложил телефон.
– Слушай, меня с работы вызывают. Извини. Форс-мажор...
– А что случилось?
– Да там, блин, такая ситуация...
– Гаев на ходу выдумывал свой форс-мажор.
– В общем, мы сейчас проводим выставку. На ВДНХ. Ну и человек заболел. Требуют меня.
– Больше некому?
– Говорят, некому. Все либо на точках, либо в разъездах. Как мне всё это надоело! Пора сваливать от них. Найти что-то получше.
– Он вопросительно посмотрел на Людмилу.
Та поджала губы.
– Ну, раз надо, то надо.
– Ну, ты же понимаешь, - он смущённо улыбнулся, пытаясь сгладить неловкость.
– Небось, у самой бывали такие вот срочные вызовы... или я не прав?
– Да ладно, бывает, - махнула рукой Людмила. Она взяла сумочку.
– Ну что, пойдём тогда?
– Пойдём, - кивнул Гаев.
Они двинулись обратно к Кутузовскому. Гаев краем глаза наблюдал за Людмилой, спеша запечатлеть в памяти черты её лица. Пытался внушить себе, что рядом - его мать, не чувствовал никакой эмоциональной связи. Плотское влечение ушло, а душевного родства он не ощущал. Хотел восстановить в памяти облик первой жены отца, и не мог. Помнил лишь удаляющуюся спину и серую обтягивающую юбку ниже колен. Сознание отказывалось рисовать образ матери. Это был какой-то намеренный саботаж, словно протест: бросила семью, так проваливай из моей памяти. Не хочу о тебе и думать.
– Ну ладно, - холодно подытожила Людмила, останавливаясь возле входа в метро.
– Тебе, наверно, туда. А я - к машине. Извини, что не подбрасываю - мне ещё надо заехать кое-куда.
– Да ничего, - ответил Гаев.
– Я и не предполагал даже...
– Ну, звони, если что.
– И она, поколебавшись секунду, подставила ему щёку.
Гаев послушно чмокнул. В голове пронеслось: "Может, сказать? Другого шанса не будет". Но нет, к чёрту. Пусть убирается.
Она направилась к машине, а он побежал вниз по ступенькам, весь мокрый от пота.
– Маманя, как мы выжили в девяностые?
– спросил Гаев.
– Да как... как все. Чего ты вдруг интересуешься?
Гаев пожал плечами.
Из головы упорно не выходил разговор с Людмилой. Снова и снова всплывали в памяти её слова, интонации, мимика. И донимали сомнения: не поспешил ли он? Не сглупил ли? И вообще, хорошо ли это - держать в неведении собственную мать? Да и кто его настоящая мать? Та стареющая красавица, которую он едва не уложил в постель, или эта маленькая, невзрачная женщина, которая сейчас хлопотала на кухне?
– Я вот думаю, - медленно произнёс Гаев.
– Если б не крах Союза, отец бы ещё жил. Ведь по краю ходили. А если б тебя не было, куда бы я делся?
Маманя озадаченно уставилась на него.
Она варила пшённую кашу и одновременно лепила из фарша фрикадельки. На кухне было жарко, пар лип к окнам. По квартире носился мясной дух. Гаев ел жареную картошку с сосисками. Маманя почему-то считала сосиски неполноценной едой, чем-то вроде корейской лапши, и всякий раз извинялась, принося их из магазина: "Поешь их два дня, хорошо? А потом я котлеты сделаю". "Да без проблем", - соглашался Гаев.