Мать (CИ)
Шрифт:
– Зачем об этом думать?
– сказала маманя.
– Что было, то прошло.
Гаев посмотрел на неё и подумал: сколько же сил она в него вбухала, сколько нервов истрепала... А институтские пьянки? Кто на них деньги давал? А кормёжка? Ты сам попробуй после работы постоять у плиты. Блин!
И тут как обухом шарахнуло - воспоминание: лет семь или восемь назад - очередь за мясом. Они стояли с маманей, Володька тоскливо озирался, маманя пересчитывала деньги в кошельке. И тут к прилавку подвалил типчик лощёного вида, лет двадцати пяти, с перстнем на
– Как дела, красавица?
– спросил он продавщицу.
"Красавица", сомлев, принялась с ним кокетничать, параллельно выбирая куски получше, очередь же изумлённо молчала. И лишь маманя не стерпела. "Это ещё что такое?
– возмутилась она.
– У вас совесть вообще есть? Мы тут стоим, а он подходит и начинает брать. Безобразие какое!". Парень сделал вид, что не услышал, но маманя не унималась: "Вы как себя ведёте? Здесь люди стоят вдвое старше вас. Пенсионеры. Не стыдно, молодой человек?". Тот искоса посмотрел на неё и презрительно бросил: "Ты стоишь и стой молча". Гаева как жаром обдало. Надо было врезать этому козлу по роже, но у него будто ноги вросли в пол. А маманя не стушевалась: "Что-о? Вы как со мной разговариваете? Что за хамство?". Очередь наконец поддержала её порыв, и сволочуга обратился в бегство.
Этот случай, а особенно, острый стыд от своей трусости Гаев запомнил навсегда.
– А ты ещё носишь шаль, которую я тебе подарил?
– спросил он.
– Конечно. Она же из вискозы, почти вечная.
– А я вот, когда брал, думал, из шерсти.
Маманя улыбнулась.
– Сынок, ну какой же ты ещё наивный!
Гаев не обиделся.
– А помнишь, как ты стиральную машинку крестила?
– Ну а что ещё оставалось? Новую покупать? Она проработала-то всего ничего - десять лет. Мы-то привыкли при социализме, что машинки по тридцать пять лет работают.
Ах как веселился тогда Гаев над суеверной маманей! Крестить машинку - ну не глупость ли? Сам-то он в те времена презентовал себя почти как луддита: читал Берроуза, ездил на концерты "Чёрного Лукича" и "Химеры", потом зафанател по "Гражданской обороне", которую ему поставил однажды Мосолов на пиратской девяностоминутной кассете, купленной на украденные у какого-то алкаша деньги. Ещё Мосолов приобрёл левую бутылку "Метаксы", под которую всё это и прослушивалось.
А тут, изволите ли видеть - стиральная машинка.
В памяти опять всплыл тягучий голос Людмилы: "Фирму получила как отступные при разводе". Вот же сучка! Правильно с ней отец разошёлся.
– Но ведь купила же новую, - сказал он мамане.
– А ты забыл, сколько я на неё копила? Сам же одежду в Дом быта таскал на стирку.
Таскал... Разглядывая теперь свои подростковые фотографии, Гаев не мог удержаться от снисходительной ухмылки. Одевался он тогда как сугубый говнарь, чего уж там: засаленный свитер, ботинки в разводах, потёртые джинсы. Неудивительно, что принимали за гопника.
– Ещё помню, как тебя пятеро коллег обкорнали на работе, - сказал он.
– А что делать? На парикмахерскую же денег не было. Саша
Перед мысленным взором Гаева опять всплыло холёное лицо Людмилы в обрамлении роскошных волос. Она-то, поди, в обычные парикмахерские и не ходит, только в салоны красоты, зараза. А они тут с маманей, значит, копейки считают.
"У Людки этой вообще по ходу денег куры не клюют", - хмуро подумал Гаев.
Эта мысль, мелькнув, растворилась было в сознании, но на её место явилась другая: раз так, почему бы ей не поделиться с отпрыском? Пусть-ка сама хлебнёт дерьмеца, в которое других окунала. Аккуратно, исподволь присосаться бы к этой стерве и доить её до упора.
Он судорожно сглотнул, несколько смущённый своими грёзами. Соблазнить собственную мать... Мерзость какая-то.
Вспомнилось, как в новой школе одноклассник огорошил его вопросом: "У тебя видак есть? А компьютер?". Видак и компьютер! А звездолёт не хочешь?
– А кофта у тебя, такая светлая, с чёрным треугольником на груди, в которой ты на работу ходишь, она тоже не из шерсти?
– спросил он маманю.
Та скинула фрикадельки в кипящую кастрюлю, помыла руки, села за стол, краем глаза следя за детективным сериалом по телевизору.
– Мм, с чёрным треугольником? Вьетнамская, что ли? Нет, конечно. Акрил. А что?
– Нет, ничего.
Гаев печально посмотрел на её выцветший халат с подпалинами, на старые, в цветочек, тапки, на сцепленные сзади заколкой, крашеные светло-рыжим, волосы, на расплывшееся морщинистое лицо, на пергаментные, в коричневых пятнах, руки. Подумалось с жалостью: "А ведь она совсем немного старше Людмилы".
Тёмное мстительное чувство подкралось к нему. Надо, надо рассчитаться с обретённой мамашей за небрежение.
Царь Эдип, о котором он читал в курсе античной литературы, рассмеялся из глубин своей замшелой эпохи.
Глава шестая
Иван Беспросветов
Шел в вечное лето
Он видел, что нужно
И помнил, кем был
Он видел окопы
Охотничьи тропы
Промозглую слякоть
И запах могил
Он ждал вдохновенья
Как солнца - растенье
Он нес в себе пламя
Он верил и жил
Вокруг была темень
И подлое племя
И колья, и цепи
И скрежет стропил
Он видел измены
Кровавые сцены
Времен перемены
И зависти ил
По трубам и трупам
Сквозь слабость и ступор
Он шел безоглядно
Он ждал и любил
И сквозь колесо времен
Сквозь смену лиц и имен