Мать-Россия! Прости меня, грешного!
Шрифт:
Интерес Бориса к запискам усилился; он читал медленно, вдумчиво. Мозг его работал напряжённо, мысли обращались в голове резво, относя его то в одну сторону, то в другую,— он то вглядывался в себя, находя всякие сравнения, проводя параллели, то в новом свете представал ему образ Владимира, дружка детства, который, как теперь он видел, жил такой богатой духовной жизнью, пропускал через своё сердце столько наблюдений, столько высокого, нужного всякому человеку, живущему среди людей. А то он вновь и вновь видел Наташу. «И она вот такая. Это — она, это — о ней».
Он резко повернулся, вылез из-под одеяла — света в окне не было, а ему спать не хотелось. И он снова принимался за папку — читал всё, не пропуская ни одного
Заснул лишь с рассветом.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Следующий день был воскресенье. Гости и хозяева много ели, суетились на усадьбе и на даче. Борис был сосредоточен на своих думах, не подходил ни к матери, ни к Владимиру,— ждал, когда придёт вечер, все уедут и он вновь останется один.
После обеда он сидел в шезлонге на песчаной поляне у бассейна. И тотчас к нему подошёл Владимир. Борис ждал, что он спросит о впечатлении от записок, но Владимир сбросил рубашку, лёг на песок.
Борис заговорил первым:
— Рассказал бы о чём-нибудь.
— О чём же?
— О чём-нибудь. Я ведь тут один, стосковался по живой человеческой речи.
— С удовольствием, да не знаю, о чём тебе рассказать. И я оторван. Углубился в свой тесный мирок, а жизнь течёт мимо. Где-то идут концерты, кипят страсти на сценах театральных, а мы от утра до вечера не снимаем белых халатов. Тоже прелести нашего века, ритмы современной жизни, стиль и модус.
— Ваш мир — это тоже интересно. Вот теперь гравитационную хирургию осваиваете, может быть, эпоху в медицине открываете.
Владимир сел и мощными руками обхватил колени.
— Прежде ты нашим миром вроде бы не интересовался.
— Тебе обязан, запискам твоим. В свою веру обращаешь. Вижу, и у вас, как у нас в электронике, бурные страсти закипают. Чудится мне, что именно сейчас зачинается какой-то стремительный рывок во всех областях. В науке и технике.
— Да, скальпель, который я держу в руках, уж не кажется мне таким умным и всесильным, как я его понимал в те годы, когда был ассистентом. Меня всё больше терзают сомнения: а уж так ли мы правильно и мудро поступаем, направляя главные усилия на хирургию, на лечение уже развившейся болезни? Не лучше ли побольше сил устремлять на постижение тайн долгой и здоровой жизни, то есть тех условий, при которых болезнь не может возникнуть.
— Профилактика!.. Об этом, кажется, и ваш прародитель древний Гиппократ говорил. Да и нынче все вы дружно повторяете: болезнь легче предупредить, чем вылечить. Дверь-то, по-моему, открыта, чего ж в неё ломиться?
— Дверь-то открыта, да только теоретически. Нам кажется, что она открыта, но ты, попробуй, толкнись в неё — она закрыта наглухо, да ещё и толстенным бревном припёрта. Мы, врачи, только и заняты тем, что искореняем болезни — уже явившиеся на свет, пустившие корни, хронические, застарелые. А всё потому, что варварски относимся к своему организму. Водитель автомобиля нажимает педаль и знает, какое колесико с каким соединяется, какое действо происходит в теле машины,— и в том сила мастера, но наш-то организм посложнее автомобиля; он, наконец, не железный! Почему же человек, опрокидывая в рот стакан за стаканом водку или каждый день посасывая пиво, даже и не представляет, какой разгром совершает в своём теле, какому насилию подвергает каждую из многих миллиардов клеток. Ведь клетка, как ты уже знаешь, 14-17 дней затем напрягается, выводит алкоголь,— и все эти дни она страдает, теряет силы, а её хозяин, наделённый разумом, царь природы, не ждёт эти 17 дней; он через день, а то и каждый день вливает в себя рюмку-другую, или стакан, или два, да ещё в придачу с пивом. И клетка борется, она хоть и маленькая, но великий запас прочности имеет, и если даже погибнет,— если целый клеточный регион в организме выйдет из строя, другие клетки, новые, придут на помощь. Силы восстановятся, и человек снова живёт. И так продолжаются годы. Однако любым усилиям живой природы есть предел. Клетки устают, гибнут, новые на смену не поспевают. В худшем случае человек умирает, в лучшем — попадает хирургу на стол. Жесточайший цирроз печени, холецистит, склероз, камни в почках, инфаркт миокарда...— катастрофам несть числа! Так, скажи на милость, неужели бы человек, понимавший сущность алкоголя и все аспекты его влияния на организм...— неужели бы он с такой же лёгкостью, как теперь, тянулся к водке?..
— Водка имеет силу привыкания.
— Но ведь когда-то человек взял в руки первую рюмку? Ну, а если бы он знал об этом самом привыкании, о всех последствиях, связанных с первой рюмкой? — Если бы детей этому в школе учили?..
— О вреде алкоголя каждый тебе скажет.
— Если бы! А то ведь и жестокий урок получит, и к нам в клинику попадет, а скажешь ему: «Водка — яд, не пей», а он тебе: «Если не спиваться, так и ничего, если стаканчик-другой, то вроде бы и на пользу». Вот ведь как тебе скажет, и не один только простой человек, а и много учёный, и даже состоящий в должности. А частенько и врачи того мнения придерживаются, коньячок от простуды присоветуют.
Качан, улыбаясь, перебил:
— В русском народе есть пословица: умереть сегодня страшно, а когда-нибудь — ничего. Вот это «когда-нибудь» действует и тут. Молодой же парень,— чаще всего, школьник,— принимая из рук товарища первую рюмку, о смерти и вообще-то не думает. И если вы ему скажете: «Друг мой! Если ты будешь пить, то проживёшь меньше на двадцать лет», он вам на это ответит: «Да разве это важно — на двадцать лет жить больше или меньше».
Качан хотя и говорил о школьнике, но выговаривал свои собственные мысли; он ещё недавно именно так и думал. Недавно — не теперь. Нынче же, когда жизнь его не однажды вплотную приближалась к роковой черте и когда могильный холод грозно дохнул ему в лицо — он уже так бесшабашно не думал. Не думал, но говорил по инерции — так говорят «не нюхавшие пороха» юнцы, которым жизнь представляется дорогой в тысячу бесконечных лет.
И друг его словно бы прочитал его тайные мысли:
— Хорохорься Борис, хорохорься; у тебя в запасе остается шанс: гравитационная операция. Почистим тебе кровь — раз, другой, а там видно будет.
Борис сник, опустил глаза. Суровое предостережение вернуло его к печальной действительности,— он вспомнил, что для беспечной бравады у него не было никаких оснований.
Но тут же Владимир несколько ободрил друга:
— Ты знаешь, я собираю материал о жизни мудрых людей из народа, езжу в экспедиции. Поедем со мной на Черкащину.
— Куда? — не понял Борис.
— В Черкасскую область, село Лозоватка. Двадцать шесть человек из этого села живут более девяноста лет. И не где-нибудь в горах Памира или Дагестана, а у нас, в центре Матушки-России. И ведь, наверное, судьба у каждого из них не из легких. Огонь и воду прошли,— вся жизнь в борьбе, труде. А-а?..
— Заманчиво. А что? — я бы поехал. Только с матушкой как?.. Ведь не пустит.
— Ну, это я улажу. Вот только не сразу поедем — поправься маленько, окрепни. Да и у меня сейчас дел много.
Морозов полагал, что идея поездки, подготовка к ней и затем само путешествие явятся для Бориса стимулирующим импульсом, поднимут из глубины организма новые жизнетворные силы.
А Борис вновь задумался о поисках своего друга, его беспокойном характере, творческих устремлениях. «Не знал я Владимира. Совсем не знал».
Сказал с тайной, но глубоко скрываемой завистью:
— Наверное, книгу будешь писать? А что — может выйти очень интересной. Я бы такую книгу с удовольствием прочитал.