Мать Сумерек
Шрифт:
Бану не отзывалась — едва дрогнули ресницы. Маатхас с жаром припал к её руке.
— Бану, родная, — шептал тан. — Милая Бану, отдыхай, — он ласково провел ладонью по женскому лбу. Бансабира по-прежнему не реагировала.
— Куда отдыхай?! — взревел лекарь. — ТАН! — гаркнул он на Сагромаха. — Вы мешаете! Приведите её в чувство, — кивнул помощникам. Пара девушек засуетились перед Бану, а юноша-ученик, оттолкнув Сагромаха, подпер Бансабиру со спины. Голова танши закачалась из стороны в сторону, выдавая бессознательное состояние.
— Живей! — торопил доктор. Одна из девушек поднесла к лицу танши какой-то флакон.
— Давайте, тану! Всё вниз! Подтолкни еще! — скомандовал парню за спиной танши.
Маатхас побелел окончательно. И отмер только через четверть часа, услышав голос целителя:
— А вот и маленький ахтанат.
Бансабира, наконец-то, наклонила голову вбок. Маатхас уже сидел у изголовья, перепуганный и счастливый, оглушенный натиском всех чувств, и гладил жену по слипшимся мокрым волосам — безотчетно, под давлением пережитого страха за её жизнь, раз за разом.
— Двое, родная. Девочка и мальчик.
— Совсем как у ваших деда и бабки, — улыбнулся лекарь, вкладывая детей в руки матери.
— Я… — Бану прижала девочку, — не удержу, — призналась она.
— Я помогу, — Маатхас забрал дочь, а лекарь помог Бану взять сына. — Мы не думали, что их будет двое, — растерянно-счастливо пробормотал он.
— Разве это мешает? — риторически спросила Бану, неотрывно глядя на детское личико. — Шиимсаг и Шинбана? — спросила танша, не взглянув на Сагромаха. Зато тот переводил любовный взгляд с дочери на жену. Он пожал плечами почти незаметно, чтобы не потревожить крохотное плачущее создание.
— Шиимсаг и Шинбана.
Бансабиру укутали в теплые одеяла и оставили отдыхать. Маатхас отказывался покидать жену и, как ни ратовали лекарь и родня, настоял на своем. Ему принесли матрац и расстелили на полу.
— Пока она не встанет, я не уйду, — твердо решил Сагромах, и слову был верен.
Прошедший год был для него похож на сказочное волшебство каких-то далеких легенд, которые Сагромах слушал в детстве.
На то, чтобы научиться жить с величием друг друга им с Бану понадобилось три недели. Уже спустя двадцать дней путь компромиссов был благополучно освоен. Удивительно, как легко Бану шла навстречу всякий раз, когда согласно договору, Маатхас отходил в сторону в решении любого вопроса. А он и впрямь нарочно, нарочито уходил в тень, самоустраняясь почти от любой несемейной беседы, что побуждало молодую таншу всеми силами искать его совета.
Советчик из Сагромаха был избирательный. Ему, на вкус Бану, не хватало жестокосердия, но за редким исключением, Бансабира признавала, что советоваться с ним стократ приятней, чем с Гистаспом и в большинстве случаев не менее продуктивно.
Бану любила Сагромаха. Уже через полгода она могла честно признаваться в этом — ему и всему свету. Маатхас, окрыленный до глубины души, заботился о Бану с неугасимым рвением. Он был внимателен к каждому жесту и пожеланию, понимая, что, воспитанная военными шатрами, Бану и так неприхотлива. За его отзывчивость, за его удивительное качество отыскать для Бану время всякий раз, как ей действительно требовалось, Бансабира проникалась к Маатхасу во всю силу.
Со свадьбы они не расставались ни дня. Как и было оговорено, они провели сначала три месяца в доме Сагромаха, потом месяц в крепости Валарт, контролируя отстройку обители, затем еще четыре месяца прожили у Бану, а потом вернулись в Лазурный танаар, где и было решено дождаться родов.
Все это время Сагромах был счастлив. Так, как едва ли прежде представлял себе возможным. Когда Бансабира сообщила о беременности, он три дня носил её на руках, не взирая на все протесты. А теперь, когда у них родилось двое прекрасных детей, вовсе обезумел.
В чертоге дома Маатхас новую таншу — твердую в принципах, непреклонную в решениях, безразличную в чужих симпатиях — приняли разношерстно, но худо-бедно спокойно. Альтернатив все равно никто не предлагал. Только сестры и тетки Сагромаха судачили, что, дескать, стоило ли так убиваться ради этой Матери лагерей — ничего ведь особенного. Кожа да рожа — вполне обычная. Маатхас не слушал: для него Бану была лучше всех, и потому мнение этих всех его не волновало.
За Бансабиру всерьез вступались Хабур и фактически вся лазурная армия — Бойню Двенадцати Красок, в течение которой эти двое раз за разом вытаскивали друг друга из передряг, помнили все. Командир «воителей неба», личной гвардии Сагромаха, Аргат и один из опытнейших генералов севера конник Мантр в откровенную подтрунивали над танами. Особенно над Маатхасом, раз за разом припоминая на все лады танский поединок на берегу Бенры, когда к ногам Сагромаха пал девичий пояс Бансабиры. Кроме этих двух в поддержку тану Яввуз-Маатхас встали и другие военные управленцы разного ранга — те, кто хорошо помнил Бану по походу и кто был рука в руку знаком с её ребятами. Так что в целом, объединение домов шло полным ходом.
А особенно и простых солдат, и ремесленников, и вообще северян располагало столь редкое в высоких домах, но самое искреннее, благородное и простое чувство. Бану и Маатхас не выпячивали и не скрывали свою любовь, однако их обыденные заботы открывали людям и в танах — людей.
Бансабира почесала голову — характерным и теперь уже привычным жестом. За срок беременности волосы сильно отросли. Чтобы во время почесываний они не сильно путались, Бану глубоко зарывалась пальцами в макушку, делая несколько массажных движений и не меняя положения руки.
Сегодня она впервые после родов села за стол в трапезной, который в обоих танаарах давно уже был наречен столом командования. Малышам Шиимсагу и Шинбане не было трех дней, и слабость наваливалась на Бану непомерной тяжестью. Но Раду настаивал, что его вести важные, и выслушать стоило.
Вести и впрямь оказались стоящие.
— Столько хороших новостей за неделю! — устало улыбнулась Бану, закрывая лицо руками. Если бы не кормилицы, она откровенно бы вздернулась, но так танше удавалось более или менее спать. Самочувствие осложняло только непривычно медленное восстановление.
— Так ты все-таки исхитрился? — как могла требовательно уставилась танша на Раду. Маатхас сидел рядом с ней, готовый в любую секунду поддержать или оказать помощь.
Раду замешкался: соврать — не дайте Боги всплывет. И так подмочил себе имя, чтобы опять вляпываться и опять прилюдно. С другой стороны, выдать Вала тоже грозило черной неблагодарностью парню: а ну как и ему перепадет?
— Ну, — похоже, танша верно уловила тон ситуации, не дождавшись ответа, — как бы ты ни решил этот вопрос, я рад, что он улажен.