Мать Сумерек
Шрифт:
Чуть отстранившись, тоном знатока Аймар добавил:
— Накинь что-нибудь, ты замерзла, — Иввани закусила губы. — И пойдем спать, я устал.
Иввани не шелохнулась. Аймар, вздохнув, чмокнул её в волосы на макушке, и демонстративно улегся отдыхать. Поерзал на кровати, устраиваясь поудобнее, натянул повыше одеяло — все-таки холодно у них тут, на севере.
Иввани помялась еще какое-то время, но, видя, что её дальнейшая судьба Аймара нисколько не занимает, неловко и с диким смущением забралась в кровать, чувствуя себя небывало неуклюжей и нерасторопной.
Аймар косился на происходящее одним глазом. Беспричинная
И все же насилие — не слишком мужской поступок. К тому же, её кровь должны увидеть у него на родине, а не здесь, где все зависит от Матери лагерей. Так что Аймар отвернулся от Иввани и всем видом дал понять: он твердо намерен уснуть.
Они отбыли на следующее утро, тепло прощаясь со всеми. Бану шептала сестре на ухо слова одобрения и лучшие пожелания, продлевая их объятие насколько возможно.
Процессия держала коней шагом, и Иввани всю дорогу клевала носом: когда ты растерян, уснуть невероятно хлопотно.
А вот Дайхатт был необычайно бодр. Обычно приветливое лицо теперь выражало крайнюю сосредоточенность. Всю дорогу он размышлял об одном: если Бансабира и впрямь думает, что эта выходка с женитьбой на Иввани сойдет ей с рук, то ошибается. В прошлый раз он забыл былые обиды потому, что выгоды, открывавшиеся от этого забытья, были невиданно соблазнительны. Ну еще потому, что военные действия меж Черным и Пурпурным домами во многом были инициированы их отцами, за поступки которых дети ответственности не несли. Но теперь речь шла об их собственных отношениях, и каждый жест в них был сделан либо Аймаром, либо Бану. Свои Аймар считал благородными, поступки Бану находил предательством. И не гнусно назвать идиотом того, кто верит, будто тан Черного дома простит такое.
Чего бы там Бану ни хотела, он, Аймар, ей больше не помощник. И заложник в его руках, — Дайхатт искоса глянул на молодую жену, — что надо.
Крепость Валарт, расположенная на вершине одного из покатых холмов на границе Лазурного и Пурпурного танааров, была в неприглядном состоянии. В ходе Бойни Двенадцати Красок Раггары дважды доходили до этой твердыни и занимали, штурмуя безжалостно, выжигая прилегающие земли, круша и тараня массивные стены. И дважды северяне отбивали их обратно — с не меньшими потерями. За основным донжоном вытягивалась вверх, как копье, башня местных жрецов и звездочетов. В ней смогли пережить все ненастья многие окрестные вдовые и обездоленные семьи. На подземном этаже был тайный проход к озеру недалеко от крепости, чуть дальше в земли Маатхасов. О нем знали только местные, и именно этот доступ к воде и рыбе позволил крепости продержаться в дни третьей осады, когда оборонявшийся гарнизон отчаянно ждал подкреплений.
Почти год после Бойни здесь царило запустение, хотя Бансабира не поскупилась, выделив из вывезенных с югов средств массу золота на восстановление. Постепенно, с осознанием, что опасность миновала, люди снова стали выбираться за стены. В числе первых преобразований в этих землях Бансабира выбрала предприимчивого хата и наказала построить или отремонтировать самое простое и быстро возводимое жилье, чтобы расселить тех, у кого не осталось ничего. Следом велела восстановить в поселении рынок. Торговля — жизненная жила всего мира. Без неё невозможно никакое возрождение.
И хотя теперь подданные обоих домов, которые едва ли делали различия, кто какому именно присягал, приветствовали тану Яввуз дружелюбно, Бану, оглядываясь, видела, что работы здесь предстоит еще уйма. Создавать всегда тысячекратно труднее.
То, что для бракосочетания танов двух северных домов была выбрана именно их твердыня, местные жители восприняли с особым радушием. Все-таки это символично и правильно, учитывая, что сами соседи давно привыкли делить горести на обе стороны, хотя номинально крепость и относилась к ведомству Пурпурного дома.
Потому, когда управляющие обеих семей прибыли с распоряжениями для приготовлений, они нашли всевозможное содействие.
— Можешь казнить меня, — мужчина ворвался в покой, который заняла танша за ночь до свадьбы в приграничной крепости, — но я не могу пропустить этот день.
— Ру… — только успела выдохнуть Бану, обернувшись от зеркала, в котором созерцала лиловое с черным платье изысканнейшего кроя.
Брат едва не сбил её с ног, заключая в объятия.
— Милая, — чуть отстранился, не выпуская сестру из рук, заглянул в глаза, поцеловал в уложенные волосы.
Бансабира едва успела сориентироваться и только теперь обняла Руссу в ответ. Это её и выдало.
— Так нервничаешь?
Медлительность — не та черта, которую можно было наблюдать в сестре. Если, конечно, не считать этой самой свадьбы с Маатхасом.
Бансабира усмехнулась, отводя взгляд.
— Кто бы мог подумать, правда? Казалось бы, брачный договор составлен и подписан, и даже уже зачитан всем родственникам. И я уже была с Сагромахом, так что и тут вряд ли можно ожидать неловкостей, но…
Бану облизала губы, не зная, какие подобрать слова.
— … «но ведь я впервые делаю то, чего действительно хочу» — ты это хотела сказать? — с пониманием улыбнулся брат. — Ты и правда, во всяком случае, на моей памяти, первый раз делаешь то, к чему стремится сердце. Не знаю, было ли в нем что-то к Маатхасу, когда ты бросала пояс в поединке на берегу Бенры, но если нет — то, должен сказать это вслух, Бансабира — Сагромах невероятен.
Бану хмыкнула.
— Честно сказать, не думаю, что поняла твою мысль. Но вдумываться просто не в состоянии. Видишь, как дрожат руки? — и в наглядность брату Бану вытянула перед собой ладошки. Пальцы и впрямь сильно тряслись. Русса, секунду поколебавшись, твердо поймал сестру за руки.
— Я рядом, — пообещал он внушительнее, чем Бану хотела услышать. — Пошли. Когда я проехал ворота, мне сказали, что вот-вот начнется. Так что некуда тянуть.
Не давая опомниться, он вывел сестру — в роскошном наряде, твердом пурпурном поясе, массивных, но с изящными узорами украшениях из золота и драгоценных камней — из комнатёнки с облупленными стенами. Бану, как оказалось, не смущало ни прямое нарушение приказа на присутствие здесь брата, ни его измочаленный дорогой вид. Впрочем, возможно, она не отдавала себе отчета ни в том, ни в другом.