Мать Сумерек
Шрифт:
— Мы обещаны друг другу Праматерью! — в бессилии крикнул Агравейн. Слова храмовницы били по самолюбию совсем немилосердно. Он боролся ведь! Боролся!
Почему-то кроме атаки Иландара, никаких других действий в направлении воссоединения со Второй среди жриц в его голову не приходило. Но ведь быть не может, чтобы храмовница оказалась в этом права!
Нелла, отслеживая домыслы богатыря, ухмыльнулась:
— Если бы я не отправила её на ту свадьбу, ты бы даже не узнал о существовании Шиады.
— Вот и неси ответственность за то, что натворила! — злобно бросил Агравейн.
Нелла повела
— Думаю, тебе все же остановиться на ночь в обители друидов.
— Я остановлюсь в доме своей жены.
— Здесь у тебя нет жены.
— Я могу помочь? — подала голос прислуживающая жрица. Дикость: в таком тоне разговаривать с Первой среди жриц.
— Отведи его к Гленну, — Нелла мотнула головой, давай понять, что разговор закончен.
— Мы еще поговорим, — гаркнул Железная Грива. Уйти просто так не позволяло достоинство, но испытывать на себе гнев храмовницы побаивался даже он. А ведь и Шиада почти такая же! — вдруг с ужасом понял король. Неужели и она может нагнетать безумную ауру, пугающую до жути? Агравейн мотнул головой: нет желания думать об этом сейчас.
Ближе к ночи в дом храмовницы постучал Артмаэль. Нелла дала добро, и друид вошел.
— Я был с Гленном, когда привели Агравейна. У него в голове такой бардак. Шиада все время это слышит?
— Спроси у неё, — Нелла присела и откинула голову на спинку кресла, закрыв глаза.
— С радостью. А можно?
Нелла пожала плечами, не открывая глаз. Она окончательно запуталась в судьбе преемницы и едва ли теперь хотела принимать в ней какое-то участие. По крайней мере — сегодня вечером.
Артмаэль уловил все верно и тоже присел.
— Ты расскажешь Агравейну, о, почтенная?
— Агравейну? — Нелла разлепила глаза и выпрямилась. — Нет. Он и так почти безумен от ревности, которой нет причин.
— А Шиаде?
— Сложнее, — вздохнула жрица. — Она всю жизнь прожила с той правдой, какую знала с детства. Едва ли сейчас имеет смысл что-то менять.
Артмаэль молча кивнул.
Выехав от Бану, озлобленная и обиженная, Джайя взяла курс на столицу. Чтобы её путешествие имело хоть сколько-нибудь оправданный вид, она заехала по дороге к Ююлам на день, к Аамутам — на два (чем впоследствии вызвала некоторую настороженность свекрови).
По возвращению в Гавань Теней раманин не была расположена ни докладывать об успехах предприятия, ни слушать нотации. Потому, сказавшись на сложность своего положения, Джайя спряталась в покое на несколько дней и едва казала нос наружу.
Кхассав, будучи занятым с одной стороны делами правления, которые мало-помалу пытался вытащить у матери из рук, а с другой — неуемной, на взгляд Джайи, жаждой разврата, оставил супругу в покое и почти не давал о себе знать. Наверняка девчонка пережила непростой опыт, посмеивался в душе ахрамад. Что ж, оно того стоило: пусть воочию убедится, чего он, Кхассав, ждет от своей раману. Если Джайя не способна даже поладить с собственными подданными, если она даже не считает нужным ладить с ними, полагая, будто почтением ей обязаны только в силу статуса, ей придется поумнеть. Либо стать такой же, как его, Кхассав, отец: абсолютно безучастной к делам страны и увлеченной чем-нибудь или кем-нибудь еще.
Впрочем, сейчас это все занимало его не сильно. О Джайе Кхассав всерьез вспомнил, только когда в его кабинет ворвался один из смотрителей дворца, всполошенный и запыхавшийся, и сообщил, что у раманин начались роды.
Как велел обычай, Кхассав оставил все дела и расположился у дверей покоя супруги в томительном ожидании. Если подумать, Джайя довольно узкокостна, и роды могут оказаться испытанием более серьезным, чем Кхассав привык думать.
Время тянулось бесконечно медленно, но в итоге, промучившись восемнадцать часов, Джайя справилась с ролью матери.
А вот с ролью раманин — нет, подумал Кхассав, принимая на руки дочь.
Как только Джайя оправится, он, Кхассав, возьмется за исполнение священного долга с новой силой. И больше джайино нытье по поводу и без на предмет их постели он точно слушать не станет.
Начались масштабные приготовления к свадьбе Иввани, а когда лаваны Дайхатта заверили, что брачный договор не знает изъянов, засуетились с удвоенной прытью — и на севере, и на юге.
Сив держалась с Бансабирой чудовищно холодно. Демонстративно отстраненно, едва слышно здоровалась, говорила односложно, старалась избегать вовсе, а если вдруг оказывалась в поле зрения танши, всем видом показывала, как неприятно ей тут находиться, кривила лицо, будто оказалась в отхожем месте, обходила Бансабиру стороной, как чумную.
Бансабира вздохнула тяжело по этому поводу — один раз. А потом занялась делами — выперла из чертога Дайхатта, послала в академию за Руссой.
Ведь, пока она была на севере и занималась судьбой Иввани, которая от общения с Аймаром зацвела, как майская роза в Гавани Теней, Тахбир сделал все необходимое. И первое, что сообщил Гистасп по возвращении тану с кручин Астахира — к бракосочетанию все готово: невеста в нетерпении, все заинтересованные стороны и лица собрались, жрецы прибыли в чертог и ждут момента своего вмешательства.
— Раз так, — объявила Бану, — нет смысла оттягивать. Как только уедет Аймар, поженим вас.
Гистасп кивнул.
— Не передумал? — спросила Бансабира, покидая кабинет, где выслушала доклад генерала.
— Как можно, — снисходительно отозвался Гистасп, оборачиваясь танше вслед.
«И я тоже», — непререкаемо подумала Бану, открывая дверь.
За день до свадьбы Гистаспа Серт попросил внимания тану Яввуз: пока её не было, Вал доставил останки Ри. Их захоронили на кладбище внутри чертога.
— Простите, если позволил себе лишнего, — повинился Серт. Бану качнула головой: они все сочувствовали судьбе Ри. Будь возможно, она бы захоронила его даже в семейном склепе.
— Проводишь меня?
Серт, к удивлению, Бану, тоже качнул головой.
— Если позволите, я привел Айлэн. Думаю, вам стоит поговорить с ней.
Бансабира прикрыла глаза в согласном жесте. В кабинет вошла молодая женщина — ниже танши на целую голову, белокурая, голубоглазая, с двумя длинными косами, высокой небольшой грудью и аккуратными бедрами. С первого взгляда молчаливая, скромная и очень красивая, подумала Бану.