Мат
Шрифт:
— И главное-то, когда выходил, подумал ведь, что поздно уже, завтра погулять можно. А вот не усиделось. Правда, воздухом действительно подышал, что да, то да.
Роберту вдруг захотелось, чтобы он замолчал. Слишком уж этот радостный торопливый рассказ не вязался с безмолвной тоской в глазах.
— Хорошо, я тебя тогда не буду задерживать, — сказал он. — Ты иди, переодевайся. Холодно, наверное, в мокром стоять.
И в этот момент лицо перед ним вдруг отразило все то, что до этого стояло в одних глазах.
— Только ты… только ты никому не говори, хорошо? —
Роберт увидел его как будто впервые — эту дрожащую улыбку, эту повернутую под углом голову, этот судорожно дернувшийся кадык. И страшные, наполненные молящим подобострастием глаза. Ничего не осталось в нем от того вальяжного, уверенного в себе человека, который неторопливо наливал себе кофе в пустом зале несколько дней назад. Ничего.
Эк его, — с неожиданным для себя равнодушием подумал Роберт. Упал, значит. Поскользнулся. Конечно, поскользнулся. Раз десять, не меньше. Интересно, что он сейчас чувствует? А ведь я не представляю себе, что можно чувствовать в подобной ситуации. Вот с такими глазами. Не представляю, и все. Понимаю, что человек чувствует, когда ему хорошо. Или когда плохо. Или когда скучно. Неплохо представляю себе, что чувствуют, когда страшно. Это, например, — ставишь ногу на камень, на хороший такой, надежный вроде выступ. А там — пустота.
И подтянуться уже нельзя. И что чувствуешь, когда надо бить, хорошо понимаю. Не разговаривать, а бить. И так же хорошо — когда бьют тебя. Особенно когда несколько сразу. Не как в фильмах, по очереди. А все сразу. Много чего себе могу представить. Но что чувствуют, когда смотрят вот так, с этим затравленным ожиданием — это уже никак. С ненавистью, с недоверием, с вызовом, с сомнением, с презрением, с жалостью, да с чем угодно. Но вот так… как запуганная дворняжка… нет, не знаю.
— Конечно, — ответил он. — Никому не скажу.
На стук долго никто не отвечал. Роберт уже собирался уходить, когда дверь отворилась.
— А, Роберт, — приветливо сказал Кларк. — Заходите, заходите. Всегда рад вас видеть.
— Я на минуту, — сказал Роберт, переступая порог.
— Хотите — на минуту, хотите — присаживайтесь. Чаю не хотите? Я как раз вскипятил. Вы никогда не пробовали чай с молоком? Давайте я вам все-таки налью.
— Вкусно, — констатировал Роберт несколько минут спустя. — Действительно вкусно.
— Это меня один знакомый научил. Англичанин. Вот уж где понимают в чае толк.
— А вы в Китае бывали? — спросил Роберт. — Там в чаевню заходишь — и пять тысяч сортов. Жизни не хватит перепробовать… Ладно, теперь о деле. Как вы оцениваете обстановку?
Кларк перестал пить и укоризненно посмотрел на Роберта.
— Вы же знаете, я об этом говорить никак не могу. Завтра после пяти — пожалуйста. А сейчас, простите, никак.
— Хорошо, — не стал спорить Роберт. — Попробуем по-другому. Вам не кажется, что все зашло слишком далеко?
— Что значит «далеко»? — весело полюбопытствовал Кларк.
— Это значит, что у меня есть все основания предполагать, что
Кларка это сообщение, похоже, ничуть не удивило.
— А у меня были все основания полагать это, как только я увидел некоторых участников. Более того — до того, как я их увидел.
— Вы что, заранее на это рассчитывали?
— В некотором роде да.
— А именно? — спросил Роберт.
— Мы заранее рассчитывали на то, что все участники приложат максимум усилий для того, чтобы победить.
— Понятно, — Роберт кивнул. — И как далеко с вашей точки зрения это может зайти?
— А уж это зависит только от вас, — улыбнулся Кларк.
— Значит, вы вообще не собираетесь вмешиваться?
— По-моему, я очень четко обозначил свою роль еще в первый день. Я — наблюдатель, не более того.
— Да, я помню: абсолютно нейтральный наблюдатель.
— Именно, — возрадовался Кларк. — Именно. Абсолютно нейтральный.
— А что, если использование силы приобретет слишком большой размах?
— Тогда найдется истинный лидер, который сможет справиться с ситуацией.
— Это при условии, что он будет о ней осведомлен. А если нет?
— Тогда, — удрученно сказал Кларк, — насилие будет продолжаться до пяти часов завтрашнего дня. Но вы знаете, настоящий лидер всегда будет осведомлен о ситуации. Более того, он ее будет контролировать.
— А все же, — повторил Роберт. — Допустим, этот лидер не знает о происходящем. Или его среди нас попросту нет. Вы допустите, чтобы люди страдали? Даже точно зная об этом?
— Люди, — сказал, ласково улыбаясь, Кларк, — могли уехать, как только услышали задание. Между тем они решили остаться и узнать, что такое борьба за власть. А при такой борьбе всегда кто-то страдает. Так что это — часть процесса обучения.
— Ясно, — Роберт встал. — Благодарю за чай. Интересно, что вы даже не поинтересовались, о ком идет речь.
— А вы бы мне ответили?
Роберт промолчал.
— Зачем же мне интересоваться? Если бы хотели, то начали с имен. Кроме того, догадаться было несложно еще в понедельник. Я, знаете ли, в этом бизнесе не первый год.
А я ему просто кивнул… Кивнул. Молча кивнул… Алан снова, все так же бесцельно провел ладонью по лицу. Поднял голову. Невидящим взглядом повел по сторонам. Блеск. Что это? А, просто лампа отражается в зеркале. Как то солнце. Как то проклятое солнце.
Оно плескалось в мелких волнах, оно горело расплавленным золотом, оно выедало своим диким блеском глаза, и оно навсегда равнодушно выжгло в груди пустоту. Там теперь нет ничего. Раньше были надежды, жажда успеха, гордость, радость… много чего там было. А теперь — пустота. И ничего больше. Потому о чем можно мечтать, что можно желать после этого? После того, как кричал, выплевывая ледяную воду: «За тебя! За тебя-я-я!!!» После того, как был на все, совсем на все согласен. И после того как завтра пальцы выведут на клочке бумаги: «Алекс»… Тогда с ледяной водой было выплюнуто многое. И надежды, и элементарное самоуважение…