Matador поневоле

Ривера Луис

Еще боясь, сомневаясь, уговаривая себя, что это всего лишь сон и рано радоваться, он несколько раз моргнул. Потом сильно ущипнул себя за руку, плеснул в лицо водой. Словом, проделал все то, что может проделать человек, дабы убедиться в том, что все, происходящее с ним, не сон.

Окончательно в себя его привел голос старика.

— Ну что, не надоело еще?

Рафи подпрыгнул как ужаленный.

Старик был в лодке. Он сидел как ни в чем не бывало в корме, на своем обычном месте, и пристально смотрел на Рафи.

— Я не сплю?.. Я не умер? — спросил Рафи и голос его дрогнул.

— Нет. Ты не спишь и не умер.

— Но я… Я вижу?

— Ну да.

— Но как?

— Ты всегда мог видеть. Ты не был по-настоящему

слепым, матадор по имени Рафи.

— Что ты такое говоришь? Я на самом деле ничего не видел…

— Не видел не потому, что не мог, а потому, что не хотел. Ты смертельно испугался своего первого быка. Помнишь тогда, на площади родного городка?.. Ты убил того быка, но внутри все вопило от ужаса. И этот пережитый ужас запомнился тебе. Но ты был слишком упрям, чтобы прислушаться к нему. Ты был слишком упрям, чтобы отказаться от своей мечты, от того пути, который выбрал, еще не зная себя. Тогда страх перед опущенными рогами набегающего на тебя быка нашел способ остановить тебя. Выбрав удобный момент, он превратился в слепоту. На самом деле, те побои, на которые ты все списал, не могли лишить тебя зрения. Они лишь облегчили задачу твоему ужасу перед быками. И на какое-то время это остановило тебя. А потом... Потом та часть твоего «я», которая упрямо продолжала мечтать о пути тореро, нашла способ как обойти страх перед быком. Правда, теперь ей было легче. Ты не мог видеть рогов. И потому было намного проще этот страх преодолеть… Так вот эта половинка тебя придумала девушку по имени Мария… Да-да, цыганка сказала тебе, что этой девушки нет ни среди живых, ни среди мертвых. Потому что ее вообще никогда не существовало, этой Марии. Это был ты сам. Та часть тебя, которая жила мечтой о корриде. И она в итоге заставила тебя выйти на арену. Ты вбил себе в голову, что хочешь стать матадором. И ты стал им. Но даже не подозревал, что путь, который ты выбрал, не создан для тебя. Или ты не создан для него, можешь понимать, как хочешь…

— Но я опять стал видеть… Почему? Что ты сделал? — Рафи не мог поверить услышанному.

— Ничего. Ровным счетом ничего. Ты сделал все сам, когда решил, что больше не будешь убивать быков. Слепота тебе больше была не нужна. В ней отпала нужда… Мне оставалось лишь заставить тебя понять, что зрение тебе куда нужнее, чем то, что давала слепота. И мне это удалось, как видишь.

— А что же мне давала слепота?

— Возможность не делать того, чего на самом деле ты делать не хотел.

— Я плохо понимаю, что ты говоришь…

— Ты всегда был не слишком понятливым, Рафи. Но это не беда. Ты еще слишком молод. Пройдут годы, и ты, возможно, поймешь самое главное.

— Что?

— Весь мир — это ты сам.

— Что это значит?

— Всему свое время. Сейчас было бы бесполезно тебе что-нибудь объяснять. Ты просто не готов это понять, а уж тем более принять. Сейчас для тебя намного важнее понять, как ты будешь жить дальше. Это очень непростой вопрос. Перед тобой открыты все дороги. Но выбрать придется одну. И если ты сделаешь еще одну ошибку, времени исправить ее потом может просто не быть.

Рафи сглотнул и посмотрел по сторонам. Море вокруг действительно было ярко-синим, с широкими полосами бирюзовой воды там, где глубина была поменьше. Бледно-голубое небо и яркий, но какой-то размытый диск солнца… Старая лодка из потемневшего от времени дерева, большой косой парус с заплаткой посередине… Старик на корме, крупный, с большими сильными руками и выбеленными волосами, спадающими на загорелый до черноты лоб. Он все это видел. Видел ясно и отчетливо, как в том сне, когда он парил над лодкой. И еще он видел кружащую неподалеку чайку. Очень большую и ослепительно белую…

— Нам пора возвращаться, — сказал старик, перекладывая руль на другую сторону.

— Подожди… Значит, ты тот самый человек, о котором говорил Мигель?

— Может быть, да. А может, и нет. Для

твоего друга я был другим… Если ты расскажешь ему о том, что ты видел и слышал здесь, он не поймет. Для него все было иначе здесь.

— Но кто ты?

— Я... — старик выдержал долгую паузу. — Я старый рыбак, как видишь.

— Но ведь это не так… То есть… ты не простой рыбак, так ведь?

— Каждый из нас не прост. И вовсе необязательно, что он есть то, что видят другие. В тебе все видели слепого матадора. На самом деле ты был юношей, до смерти боящимся быков и закрывающим глаза, чтобы не видеть их.

— Но я был хорошим тореро, — обиженно возразил Рафи.

— Ага. Хорошим для тех, кто на тебя смотрел. Но что самому тебе дал бой быков? Что он дал людям, которые окружали тебя? Твои дядя до сих пор казнит себя за то, что покалечил тебя. Из-за этого он спился и постепенно разорился. Его дети разъехались кто куда, бросив пьяницу-отца одного. Медленно умирать от пьянства и мук совести. Правда, он отчасти заслужил это... Вероника любила тебя, но ты никак не ответил на ее любовь. И ей пришлось убедить себя в том, что с Мигелем она будет счастлива. Но убедить себя в том, что ты счастлив, и быть счастливым на самом деле — это разные вещи... Она уже начала это понимать. Скоро поймет это окончательно и уйдет от него. Уйдет, еще не зная, что носит его ребенка. А когда узнает, будет слишком поздно что-либо менять. Отец, хозяин цирка, не простит ей этого. Мигель только что узнал, что лишился младшего брата. Что слепой матадор по имени Рафи заставил того выйти против взрослого быка. Заставил, зная, что у этого юноши нет никаких шансов одолеть торо. Да, ты был хорошим матадором, Рафи. Очень хорошим. Матадором поневоле. Только вспомни, что истинное значение слова матадор — убийца. Не знаю, стоит ли этим гордиться...

Рафи подавленно молчал. У него не было оправданий. Не было даже желания оправдываться. Все, что сказал сейчас старый рыбак, — это не было абсолютной новостью для Рафи. Конечно, он не мог знать о таких подробностях, как беременность Вероники. Но еще тогда, когда он бродил по дорогам без всякой цели, он понимал, что явился причиной многих несчастий других людей. Он знал, что старик прав во всем...

Но что можно было сделать теперь? Как исправить свои ошибки? Как загладить свою вину перед этими людьми? Да и не поздно ли уже что-то исправлять?..

Теперь Рафи уже не испытывал такой жгучей радости от того, что снова мог видеть. Груз вины оказался слишком тяжелым. Настолько тяжелым, что темная глубина за бортом вдруг настойчиво поманила Рафи к себе.

— Что мне делать теперь? — Рафи беспомощно посмотрел на старика.

— Это твоя забота.

— Но можно ли еще что-то исправить?

— Не знаю, — равнодушно пожал плечами рыбак. — Какое мне дело до этого?

— Я тебя прошу, скажи мне!

— Зачем? Что ты хочешь изменить? Ты снова видишь, это тебя не устраивает?

— Не в этом дело... Как я смогу жить дальше, зная, что причинил горе стольким людям?

— Ну, это не совсем так. Горе ты не причинял. Ты был лишь одной из причин. Во многом они были виноваты сами. Если ты не хочешь причинять другим горе, Рафи, тебе надо уходить в пустыню. Потому что стоит только линиям двух судеб пересечься, — и никто не поручится, что одна судьба не станет причиной страданий в другой. Люди так созданы, что поневоле могут причинять горе другим. Даже против своего желания... Ты ведь ничего не сделал нарочно, верно? Ты просто жил и делал то, что считал нужным. Откуда тебе было знать, как все повернется? Один человек — это просто жизнь. Два человека — это жизнь, полная страданий. Так-то... Тебе остается либо принять это как должное, либо уйти от людей. Исправить или изменить хоть что-то ты не в силах. Человек не может изменять законы мира. Тебе опять предстоит сделать выбор. Каким он будет — зависит только от тебя. Я тебе ничем помочь не могу. И не хочу.