МАТИСС
Шрифт:
Невозможно перечислить все типы композиций, которыми в совершенстве владел Матисс и которые он применял в своих картинах. Имея дело не с грузной плотью вещей, а лишь с облегченными знаками предметов, Матисс имел возможность ясно выявить простейшие формы композиции. В его картинах мы вступаем в мир, в котором зримы законы его существования. Живопись не перестает вызывать в воображении реальные предметы. Но они подчиняются необходимости, „организовывают ”картину, о чем без устали напоминал художник.
Сила воздействия картин Матисса очень велика. Он не забывал о том, что живопись может радовать человека покоем, который она ему несет, и вместе с тем дорожил способностью художника сильно воздействовать на сетчатку глаза, пробуждать человека, приковывать к себе его взгляд. Изысканные приемы Матисса, тонкость взаимоотношений
Живопись XIX века отвергала линию в живописи под тем предлогом, что в природе линий не существует. Художники начала XX века, и среди них особенно Матисс, восстановили ее значение. Это давало возможность избежать той неопределенности, зыбкости очертаний, которую так ценили импрессионисты. Отграничивая один предмет от другого, линия подчиняет их царящему в картине ритму.
Линии у Матисса носят различный характер: то это нанесенный поверх красок резкий черный контур, то процарапанный в красочном слое белый узор, кружевом покрывающий живописное поле. Линии даются то с нажимом, то они прерывисты, или же они звучат под сурдинку. В линиях наглядно проявляется почерк художника, предпочтение, оказываемое им круглящимся контурам, кудрявым завиткам, быстрота его руки, уверенность его кисти — черты, которые сказываются и в его рисунках. Вместе с тем линии вносят в картину орнаментальное начало, ими предмет превращается в элемент заполнения плоскости, все они сливаются в одну мелодию, дружно участвуют в создании целого. Наконец, линии придают картинам Матисса подвижность, они струятся, текут, сливаются, как ручейки и реки. В них угадывается непрерывное дыхание, пульсация жизни, кровообращение плоти.
Матисс помнил призыв старых китайских художников при изображении дерева давать почувствовать, как растут его ветви. Этому пониманию формы, как выражения внутренних сил природы, Матисс всегда оставался верен.
В его картинах стройные вазы тянутся кверху, цветы раскрываются и вырастают из них; раковины раскручиваются своими спиралями; цветы в горшках переговариваются с цветами на узоре ковра; одни поднимаются, другие опрокидываются, как отражение в воде; ткани одежды струятся складками, полосы ткани бегут через поле картины, сплетаются друг с другом и образуют новый узор.
Сторонников академического рисунка отталкивало то, что Матисс выставляет на показ линейный контур. Однако даже И. Репин признавал, что Матисс, хотя и „грубо, неверно, неуклюже ”, но „очертя голову, лезет к живой черте ”.
Цвет играет в искусстве Матисса еще большую роль, чем другие средства выражения. По сияющим краскам, по умению давать им предельную силу мы сразу узнаем Матисса и за это любим его, и если находим нечто подобное у других мастеров, говорим: „Совсем как у Матисса ”. „Картины, — говорил он, — влекут нас к себе своим красивым синим цветом, красивым красным, красивым желтым. . которые будоражат наши чувства до самых глубин ”. Палитра художников стала проясняться уже у импрессионистов, особенно позднее у Ван-Гога и Гогена. Матисс пошел еще дальше их, почти до предела возможностей масляной живописи. Рядом с его холстами другие кажутся блеклыми и тусклыми. Он вернул краскам ту силу воздействия, которую они имели в далеком прошлом в готических витражах и в древнерусских иконах, в романской живописи и в иранской миниатюре. Впрочем, это не значит, что в своем колорите Матисс отбросил весь опыт, накопленный живописью нового времени.
Мастерская художника в Вансе
Обнаженная женская фигура. 1910. Тушь
Обнаженная
Головка сына Пьера. Бронза
Большая сидящая фигура. Бронза
Розовая обнаженная женщина. Первый вариант. 1935. Масло
Розовая обнаженная женщина. Девятый вариант. 1935. Масло
Обнаженная женская фигура со спины. Четвертый вариант. 1930. Бронза
По ярко-красному цвету мы узнаем у Матисса анемоны, по синему — небо, по зеленому — листву, по розовому — нагие тела. Но, как и в рисунке, он ради целей искусства нередко отступает от правдоподобия, обобщает цвет, отбрасывает нюансы, иногда переходит к монохромности, закрашивает весь предмет в один доминирующий цвет — лишь бы повысить красочное звучание всей картины. Цвет служит выражением общего приподнятого состояния художника, и в этом ближайшим предшественником Матисса был Ван-Гог. Однако Матисс передает цветом не свое субъективное состояние, экспрессивным его назвать вряд ли можно. В картинах Матисса обычно царит радостное настроение, которое делает их созерцание праздником для глаз. Цвет больше всего выражает у него повышенную радость бытия, без того чтобы к этому назойливо примешивались настроения художника. Чем ярче цвет, тем больше в картине жизни, тем больше в ней радости. По выражению одного критика, краски действуют в его картинах как живые персонажи на сцене.
Историческое развитие колорита в живописи обычно заключалось в обогащении палитры художника промежуточными, смешанными тонами. Так это было в античности после Полигнота, так было и в эпоху Возрождения после итальянских примитивов. Наперекор этой общей закономерности Матисс ограничивает число красок; некоторые его картины написаны всего тремя или четырьмя красками; за счет этого ограничения палитры каждый отдельный цвет достигает такой силы воздействия, какой не знала вся европейская живопись после Возрождения.
Чистота и беспримесность цвета у Матисса повышает его звучность. Это не исключает того, что цвета у него, как, например, в щукинских панно „Танец ”и „Музыка ”, вибрируют оттенками, сквозь них кое-где просвечивает холст (илл. 6, 7). Во всяком случае, у него никогда не теряется цельность всего цветового поля. Чистота красок в картинах Матисса рождает уверенность в том, что мы, минуя какие-то случайные, субъективные впечатления, приходим в соприкосновение с самыми существенными и безусловными качествами вещей. Его живопись ставит нас лицом к лицу с „абсолютным цветом ”, как признавался он сам.
Цвету Матисс всегда придавал огромное значение. Цвет для него был главным средством выразить себя в искусстве, утвердить в нем свою эстетику. Он был противником попыток Синьяка подчинить колорит научной теории. Он в большей степени доверял инстинкту, чувству, искал краски, способные выразить непосредственное ощущение. Свою миссию он видел в восстановлении прав цвета, которые тот утратил, будучи сведен в классической живописи к роли дополнения к рисунку. Главное, чему он придавал значение, — это соотношение красок. Художник решается до неузнаваемости менять цвет предметов, например передавать небо ярко-красной краской при условии, чтобы все остальные краски соответствовали этой вымышленной и составляли нечто целое.