Матрос с Гибралтара
Шрифт:
Прошел год, мы были в Париже. Когда он говорил мне о будущем, я улыбалась, как, конечно, никогда не могла бы улыбаться, если бы верила в будущее вместе с ним. Я была с ним ласкова. Неужели он иногда верил, будто я могла забыть своего матроса с Гибралтара? Как знать, может, и верил. Но, во всяком случае, это продолжалось недолго, от силы год.
– А что потом?
– Я снова с ним встретилась. Дважды. В первый раз, а потом, четыре года спустя снова, во второй. В тот раз мне даже удалось немного пожить вместе с ним.
– У тебя что, правда, больше нет времени?..
– Нет, – ответила она, – у меня, правда, больше нет времени.
Она
– Пора, – проговорила она.
– Странная история, – заметил я.
– Да нет, ничего странного, история как история.
– Я имею в виду не только твою историю, – пояснил я.
Она испугалась, потом как-то почти сразу успокоилась.
– Раз ты так говоришь, – заметила она, – значит, едешь…
– Мне жутко страшно, – признался я.
– Не бойся, – успокоила она.
– Знаешь, всегда чего-то ждешь, – признался я, – будто что-то вот-вот вынырнет из Вселенной и устремится тебе навстречу.
– В таком случае, – ответила она, – раз уж к тебе протягивается рука, так ли важно – то ли это, чего ты ждешь, или что-то другое…
– И то правда, – согласился я, – так ли уж важно, оно или не оно. Да пусть бы даже и оно, все равно это гиблое дело, и потом, ведь не каждый день выпадает…
Она перебила меня.
– Никогда не надо зарекаться… – начала было она.
– Да успокойся ты, – заверил я, – не волнуйся ни о чем, поверь, тебе не о чем, ну, совсем-совсем не о чем тревожиться.
– Я хотела сказать, – как-то медленно, с расстановкой проговорила она, – никогда не знаешь, что с тобой может случиться.
– Ты права, – согласился я, – но в любом случае, тебе не о чем тревожиться.
Она посмотрела на меня как-то нерешительно, даже недоверчиво.
– А от чего все это зависит? – спросила она. – Скажи, от чего?
– Все остальное?
– Да, – ответила она, – ты прав, именно все остальное.
– Наверное, от серьезности, от того, насколько серьезно мы к этому относимся.
Она окончательно расслабилась и со смехом вскочила со стула.
– Да-да, – согласилась она, – от серьезности. А стоит нам только захотеть, мы такими и будем, разве нет?
– Ну, конечно, стоит нам только захотеть, – повторил я.
– Значит, едем?
До нас уже доносился рокот мотора. Матросы поднимали паруса.
– Едем, – ответил я.
Внезапно она совершенно переменилась, сделалась совсем другой, не такой, как накануне. Пожалуй, у нее был такой вид, будто нам с ней на этой яхте предстояло пережить много-много счастливых минут – только счастливых, и никаких других. Она вышла из бара, поговорить со своими матросами. Я услыхал, как она мягко торопила их поскорее поднять якорь. Потом вернулась.
– Надо послать кого-нибудь расплатиться с Эоло, – сказала она, – и забрать твои вещи.
– На сей раз, – смеясь, возразил я, – мне было бы приятней оставить их здесь.
– По-моему, это все-таки глупо.
– Знаю. Если хочешь, можно сказать Эоло, чтобы он сохранил мой чемодан у себя.
Она снова ушла.
Было семь часов. Я оставался один в баре вплоть до отплытия яхты. С полчаса. Якорь подняли, когда уже опускалась ночь. Я вышел из бара, облокотился о борт. И долго простоял так. Не успели мы отчалить, как на пляж бегом примчалась Карла. Ее крошечная темная фигурка, размахивающая
Она то и дело проходила у меня за спиной, довольно часто. Но ни разу не встала рядом у борта. Всякий раз, когда она проходила мимо, я думал про себя, может, надо бы обернуться и сказать ей что-нибудь. Но все никак не мог решиться. Один раз она совсем близко от меня разговаривала с двумя матросами, речь шла о каком-то расписании.
Море было теплым, спокойным, и корабль вонзался в него, как нож в спелый плод. Оно было темнее неба.
Наверное, ей бы хотелось, чтобы я поинтересовался, куда ж это мы плывем, или хотя бы сказал что-нибудь насчет своего отъезда, или, на худой конец, про сумерки, или про море, или о том, какой ход у ее яхты, или, например, про те чувства, что испытываешь, оказавшись на этом корабле, вдруг ни с того ни с сего отправившись на нем в дальние края, после того как восемь лет безвылазно просидел в Гражданском состоянии, даже не подозревая ни о существовании яхты, ни о ее существовании, – переписывал себе преспокойненько свидетельства о рождении и думать не думал, что на свете есть женщины вроде нее, у которых нет в жизни других забот, кроме как разыскивать своего Гибралтарского матроса. Чувствуя, как она то и дело снует у меня за спиной, я имел все основания думать, будто она ждет от меня каких-то слов, каких-то впечатлений от всех этих событий, таких новых и непривычных для меня. Хотя, по правде говоря, не очень-то в это верил. Скорее всего, она ходила взад-вперед у меня за спиной, просто чтобы удостовериться, испытываю ли я вообще хоть какие-то чувства, производят ли на меня впечатление столь непривычные для меня обстоятельства, а кроме того, должно быть, просто слегка приглядывала за мной, может, и сама не отдавая себе в этом отчета. Но разве могли у меня в тот момент возникнуть хоть какие-то впечатления – пусть даже от сумерек или, скажем, от состояния моря? Ведь с того самого момента, как я очутился на этой яхте – в общем-то, именно очутился, помимо собственной воли, – у меня уже не могло быть никаких своих собственных впечатлений, хотя бы о закате солнца.
Матросы, облокотившись на поручни, тоже наблюдали, как исчезало итальянское побережье. Их было четверо. Время от времени украдкой они поглядывали и в мою сторону. Похоже, им было любопытно, но не слишком и без всякого злого умысла, получше разглядеть того, кого она прихватила с собой на сей раз. Один из них, невысокий брюнет, даже улыбнулся мне. Потом, поскольку нас разделяло от силы метра два, в конце концов заговорил со мной.
– Такое море, – заметил он с итальянским акцентом, – это же просто сплошное удовольствие.
Я согласился, это и вправду одно удовольствие. Корабль удалялся все быстрей и быстрей. Уже совсем не видно было устья реки, лишь одни смутные очертания гор. На всем побережье зажигались огни. Я машинально сосчитал матросов. Их было четверо здесь, на палубе. Считая тех, кто оставался в машинном отделении, у штурвала, на сигнале, выходило семь человек, плюс один-два в камбузе. Обычная команда состояла из девяти матросов. Выходит, я был сверх нормы. Между нею и ними. В общем, понял, что между нею и ними всегда стоит только один человек – и никогда больше.