Матросы
Шрифт:
Архипенко окончательно смирился перед лицом такого делового подхода. Все совершенно просто, никаких излишних переживаний. Таинственность обстановки побеждала. Только бы скорее!
— Не пори, Вася, горячку, не на конке скачешь, — ласково буркнул Карпухин, приготовляясь к делу, в то время как Василий натужно примащивался голой грудью и животом на горячем железе.
Рисунок, предварительно показанный Василию, изображал картину баталиста, скопированную Карпухиным в Музее Черноморского флота. Это был один из эпизодов обороны, с Нахимовым, комендорами, заряжавшими
На спину, насухо протертую тряпочкой, Карпухин наложил копировальную бумагу, а поверх — эскиз. Глубокомысленно посапывая широкими ноздрями, он карандашом, вызывающим щекотку, перевел рисунок и спрятал бумаги за пазуху.
— Отдохни.
Можно расслабить напряженное тело, повернуться на бок и вобрать в легкие нестерпимо жаркий воздух.
«Художник» готовился к дальнейшей операции. Разбавленная молоком тушь в крышке коробочки из-под сапожного крема покрывала донышко лишь настолько, чтобы можно было окунать концы иголок, вделанных в пробки прямыми или узорными рядками. Долгий опыт подсказал Карпухину новинку — кое-какие детали рисунка накалывать секциями. Искусству портить человеческую кожу его обучил на тральщике ныне демобилизованный Кирилл Фигурнов, рулевой с эсминца «Свирепый». Этот моряк дрался на море и на суше, закалился в лобовых атаках и, увешанный орденами, произвел неизгладимое впечатление на молодого колхозного парня Карпухина. А там, на тральщике, всем хотелось быть похожими на самых прославленных мореплавателей. Командир одобрял буйные позывы матросских сердец. И можно сказать, почти вся история великой войны за Отечество отразилась на обнаженных телах экипажа: гибель кораблей и транспортов, десанты на Мысхако, Эльтиген, в Николаев, подвиги тральщиков, торпедных катеров и даже доставка боеприпасов из глубокого тыла…
Так Карпухин постиг мудрую науку накалывания. Сейчас ему понадобилось не менее часа, чтобы на спине Василия возникли брустверы бастиона и характерный картуз прославленного адмирала.
— Работенка ответственная, — пробормотал Карпухин, любуясь произведением своих жилистых рук. — Потерпи, Вася, зато потом… Только уговор: объявят купаться — не ходи… Сегодня уже были неприятности…
Упершись подбородком в горячее железо и тяжело дыша, Василий крепился изо всех сил. Но жара не успокаивалась, да и свободное время близилось к концу.
— Оставим… После… — простонал Василий.
— Ладно, — согласился Карпухин, — кожа у тебя нежная. Опухом пошла. Центральная задача в основном решена, а остальное сработаем после, где-нибудь на шкафуте. А грудь? Ты бы что хотел, Вася, на груди? «Могилу моряка» или «Гибель «Беспощадного»?
— Мне все равно, — Василий осторожно натягивал тельняшку.
— Спина получится на большой с присыпкой. На старости лет будет тебе кусок хлеба: можешь показывать себя как передвижную художественную выставку.
Выдавив улыбку на сразу исхудавшем лице, Василий взглядом поблагодарил своего мучителя.
— Разбегаться будем порознь, — предупредил Карпухин, — сначала я, а потом ты. Петьке ничего не пиши про наколки, слышишь? Письмо — документ, попадет в руки кому не надо.
Пообещав свято хранить тайну, Василий благополучно выбрался из лабиринтов, ужом проскользнул в горловину кубрика и лег на койку. Ноги не держали его, и все тело будто наливалось горячим свинцом, в висках стучало.
Воронец появился в каюте командира с неопровержимыми уликами в руках.
— Открыли! Случайно. Поглядите-ка! — он протянул командиру наброски. Смелый карандаш повторял в какой-то мере татуировку, обнаруженную на спине Архангелова. — Просматривал материал стенной газеты… Гляжу — иллюстрации к статье Апресяна. Он разоблачал козни империалистов в Африке и других колониальных странах.
— Способный человек, — Ступнин с сожалением покачал головой. — Кто?
— Старшина второй статьи Карпухин.
— Точно, Карпухин. Вот и доверяй человеку. — Ступнин ткнул пальцем в рисунок. — Мои кадры. Я же его с собой таскал на верфи, отличал его, а он… Очень прошу вас, «живописца» ко мне!
В это время ничего не подозревавший Карпухин сидел на кранце. Пожмуриваясь, он изучал, будто маслом выписанный, пейзаж соснового берега и не заметил подошедшего к нему вплотную главного боцмана.
— Командир требует к себе, старшина второй статьи!
Отчужденный голос Сагайдачного не предвещал никакого добра.
— Разрешите привести себя в порядок, товарищ мичман?
— Не разрешаю… — прохрипел боцман. — Шагом м-а-арш!
Выбросить, вытряхнуть всю дрянь из карманов и из-за пазухи? Но боцман зорко следил за ним, скользя пятернями по поручням.
И вот Карпухин переступил порог каюты справедливого и любимого командира и замер перед ним. Мало сказать — руки по швам. Вытянулся до хруста в позвоночнике, до онемения ступней. Все могло бы разрешиться по-доброму, если бы не главный боцман.
— Вот он, вредитель! — провозгласил Сагайдачный. Он недолюбливал самолюбивого, с нелегким характером котельного машиниста.
На овальном мозаичном столе — рисунок к статье; все ясно…
Командир и подчиненный стояли друг против друга и молчали. По намертво сжатым губам и потемневшим глазам котельного машиниста можно было понять, что он приготовился к сопротивлению. Надо убедить, а как?
— Не ожидал от тебя, Карпухин, — мягко начал Ступнин. — Помнишь, как ты выступал на юте перед походом? Обещал быть примером для молодых моряков. Говорил красиво. Они смотрели на тебя как на образец дисциплины, порядка. Полностью доверяли тебе…
Старшина тяжело вздохнул, разжал губы, но молчал.
— И вместо всего этого ты начал портить матросов, — голос командира стал суше, строже. — Выкладывай-ка свои препараты!
— Товарищ капитан первого ранга… — Карпухин собрался с силами, — у меня нет препаратов…
— Нет? — Стакан воды, глоток. — Раздевайтесь! Снимайте робу!
Можно изловчиться и зажать «препараты», если действовать аккуратно. Но зоркий командир разгадал эту немудрую хитрость.