Матросы
Шрифт:
— В служебное время?
— В служебное время не замечал. Вообще…
— Плохо? — Ступнин с любопытством наблюдал за старшим помощником.
— Нам-то ни времени, ни памяти на это не хватит, если мы каждого индивидуума начнем так величать. Рядовой хитер. Силу любит… Правда, у Доценко другая функция. Партийный организатор. Все равно ограничители не поставишь. У матросов лотовый промер один для всех глубин… Последнее время со всеми личными невзгодами матросы к нему зачастили.
— Худо?
— Конечно.
—
— И ко мне, — неуверенно промолвил Заботин.
— Находите время принимать?
— Откровенно, не всегда. Разве выгадаешь? Крутишься, как сатана на бечевке. А вообще матрос больше идет со своими нуждами к политработникам. К нам только в крайнем случае.
— Если ко мне перестанут обращаться матросы, я это приму как самое большое наказание.
Заботин не всегда понимал командира и, откровенно говоря, порой сомневался в его искренности. Ему казалось: не подлавливает ли он, не подсмеивается ли? С ним всегда нужно держать ухо востро.
Выручила трансляция, активно заработавшая после короткого перерыва. Передавали местонахождение, курс, число пройденных миль. После информации скрупулезно точного старшего штурмана Шульца сетью овладел сочный голос диктора дневного выпуска матросской радиогазеты:
— Включаем вторую башню. Действия личного состава этого передового боевого поста доведены до автоматизма. Наш микрофон установлен в башне. Вы слышите, как командир орудия дает команду. Матрос Денисов, репетуя команду, загружает снаряд, поступивший из элеватора…
— Почему из второй башни? — спросил Ступнин. — У них были пропуски при стрельбе?
— Газетчики проявляют собственную инициативу.
Тот же скандирующий мягкий баритон патетически продолжал:
— Вы слышите шум, это пришел снаряд из элеватора. Вы слышите лязг замка. Замок автоматически закрывается. Третье орудие заряжено! Из центрального поста поступает приказ на стрельбу. Денисов ставит на «товсь!». Много сил было положено, немало труда с молодыми, чтобы добиться такого тесного сплочения коллектива башни номер два. Старослужащие были кровно заинтересованы в том, чтобы приучить молодых. Давали указания, советы, оказывали большую помощь.
— Что же, у них хорошие традиции. — Заботин несколько успокоился. — А сегодняшняя стрельба… Из репродуктора неслось:
— Старательные, трудолюбивые, дисциплинированные комендоры второй башни воспитаны под руководством своего командира молодого офицера Ганецкого, выученика прославленного военно-морского училища…
— Узнайте, кто это придумал, — приказал Ступнин. — До разбора. Мы приказ готовим.
Диктор продолжал:
— Слышались команды: «Орудие зарядить!» — «Есть, орудие зарядить!» Лязгал металл… Действовал боевой пост номер… башни главного калибра.
— Это вы подписали сегодняшний выпуск матросской радиогазеты, товарищ Воронец? — раздраженно спрашивал Ступнин по телефону. — Подписали? И передачу из второй башни подписали! Отличный репортаж? Да, отличный… Ничего… Минуточку, кто диктор? Столяров? Прошу, зайдите ко мне…
Можно не оглашать разговора, происшедшего один на один между командиром и его заместителем по политической части. Милейший Воронец вышел из каюты в достаточно растрепанном настроении. Он должен был принять меры, ибо на вечерней поверке в приказе, прочитанном вахтенным офицером, неудовлетворительно оценивалась стрельба по щиту. Ганецкому объявлялось замечание.
В открытом море во время качки человек чувствует себя неловко. Василий падал куда-то вниз вместе с гюйсштоком и вместе с ним поднимался из волн. Туда же, в бездну, то опускались, то поднимались узкие тропки палубных досок, выскобленных почище материнского стола перед замесом пшеничного теста. В разных местах отлеживались новички, измученные мутной силой морской болезни. Происшествие в башне пошатнуло у Василия веру в собственные силы.
Орудия вспомогательной артиллерии отрабатывали стрельбу по конусу, плывущему по аквамариновому небу на невидимом тросе за двухмоторным бомбардировщиком.
«Тах-тах-тах». «Взги-взги-взги». Летели снаряды, распарывая воздух, и пачкали небо коричневато-грязными мазками. Стучали о медную обшивку палубы выброшенные гильзы. Ветерок доносил запахи выгоревших гильз.
Горнист весело разнес долгожданные звуки «бачковой»: «Бери ложку, бери бак, если нету, беги так».
Василий наотрез отказался от обеда:
— Не могу есть. Чувствую: съем хотя бы глоток — и пойду травить по новой…
Товарищи принялись стучать ложками, а Василий лежал. «Что бы получилось, если бы весь экипаж состоял из таких? — самокритично рассуждал молодой комендор. — Хорошо, что не все такие». Выстраивались строки будущего бодрого письма: «Тут качка, жара, температура достигает шестидесяти градусов, но матросы несут свою вахту в глубинах боевого корабля, который длиной… как в нашей станице от почты до базара… Покоряя штормы, моряки всегда выходят победителями и выполняют задачи…»
Карпухин, проходя, задержался возле Василия, присел на корточки:
— Забежал тебя успокоить. Виноват твой вестибулярный аппарат. Море потреплет и отпустит, другими займется. В качку не думай о морской болезни, она и не прицепится. Петра тоже вначале травило. Как у него там?
— Неприятности вышли. Вам-то писал?
Карпухин помялся:
— Никогда не умел он срезать острые углы. Да и жестковатое у него шарнирное устройство…
— Не знаю. А с парторгом нечего царапаться.