Маяк и звезды
Шрифт:
Его слова, похоже, не дошли до дяди Карла. Вид у него был такой, будто он думал о чем-то другом и толком не слушал, но Эрик не сдавался.
— На море был шторм, мы с Блендой еле дошли до маяка. Но моряки увидели наш свет, иначе они бы никогда сюда не добрались. Это мы спасли их.
Дядя Карл все молчал. Он стоял совершенно неподвижно и смотрел на Эрика странным, отсутствующим взглядом.
— Еще я записал все самое важное в журнал, — продолжил Эрик.
Тут дядя Карл вздрогнул, по-прежнему ничего не говоря, он схватил
Дядя Карл медленно закрыл журнал и опустил его в ящик письменного стола. И только закрыв ящик на ключ, он произнес:
— Разве я позволял тебе открывать мои ящики?
И засунул ключ в карман.
— Разве я позволял тебе делать записи в моем журнале? Разве я вообще разрешал тебе находиться здесь без моего ведома?
Его голос звучал сдержанно, сейчас дядя Карл не кричал. Но Эрик знал, что нет смысла пытаться отвечать на его вопросы.
— Как ты смеешь калякать в моем журнале всякую чушь о какой-то уборной?
Смотритель ухватился за метлу и дохромал до двери. Каждый шаг давался ему с трудом. Эрик попятился. Моряк положил руку мальчику на плечо.
— Не смейте его бить, — сказал он. — Я этого не допущу.
Чем ближе подходил смотритель, тем крепче сжималась рука моряка на плече Эрика. У них за спиной португалец и ирландцы вяло собирали свою недосохшую одежду и другие вещи.
— Вы еще будете тут командовать? Здесь я хозяин, — так же тихо, как раньше, сказал смотритель и взялся за ручку двери. — Здесь все решения принимаю я.
Смотритель сделал небольшую паузу и продолжил:
— На этот раз я буду милостив, хотя вы этого не заслужили. Можете остаться на кухне, пока не придет лоцманский катер, он отбуксирует вас в Гётеборг. А до тех пор не мешайте мне, я буду работать.
Смотритель закрыл дверь в гостиную, и Эрик услышал, как он, шаркая, потащился к письменному столу.
Бленда не пошла к причалу встречать лодку. Ей было не до того. Она была слишком взволнована тем, что произошло: моряк узнал шкатулку, он оказался другом папы и даже знал, что папа называл ее Звездочкой. Все ее воспоминания об отце, всё, что она передумала с тех пор, как он исчез, теперь, когда она встретила человека, хорошо его знавшего, стало еще реальнее.
Бленда столько всего хотела узнать у него, но, прежде чем она успела подобрать нужные слова, он встал и, пробормотав: «Подожди немного, Бленда, я скоро вернусь», вышел из кухни.
Девочка видела, как он зашагал по тропинке к причалу и исчез за скалой. Скоро они вернутся — мама, смотритель и этот сменщик, и она уже не сможет спокойно поговорить с папиным другом.
Она сидела в кухне одна, слушая голоса, доносившиеся из гостиной. Сначала она думала подняться к себе на чердак, чтобы побыть одной, но потом вспомнила о расщелине Эрика, где сидела позавчера вечером, глядя на
Вот туда-то она и пойдет.
Она устроилась в расщелине, подобрав колени и обхватив их руками. Над морем висела тонкая дымка, но далеко у горизонта мерцало серебристое марево. Где-то там волны носили парусник со сломанными мачтами и пробитым днищем, где-то среди камней и водорослей покоилось тело капитана. Бленда размышляла о смерти, о женщине, которую любил шведский моряк, той, которой предназначалась шкатулка. И пусть матросы недолюбливали своего капитана, но, быть может, и у него была возлюбленная, которая ждала его на берегу?
Но тут она вот что подумала: до сих пор она была уверена, что папа жив, что он не может умереть, потому что они так любят друг друга. Но ведь это ничего не значит. Люди умирают, даже если любят кого-то и если любовь взаимна.
А что, если папа умер? Возможно ли это? При мысли об этом Бленда похолодела.
— Бленда!
Это кричала мама.
— Бленда, ты где?
Голос у нее был такой взволнованный, что Бленда не могла не ответить, хотя на самом деле предпочла бы остаться наедине со своими мыслями.
— Я здесь.
Мама добралась до расщелины и села рядом. Не отдышавшись, она сразу спросила:
— Что случилось, Бленда? Тебя кто-то обидел?
Бленда удивленно на нее посмотрела.
— Нет, кто мог меня обидеть?
— Я подумала… кто-то из этих моряков…
Бленда энергично помотала головой.
— Ну что ты, они добрейшие люди. А кок, он, знаешь, даже немного похож на дядю Лундберга. Шутит, смеется и, наверное, тоже выпивает.
Немного успокоившись, Тура задумчиво продолжила:
— А этот швед?..
— Он вообще самый добрый.
И тут у Бленды из глаз полились слезы, которые она так долго сдерживала. Тура обняла ее и притянула к себе. Положив голову ей на колени, Бленда плакала так, как плакала только в детстве.
— Я подумала, — всхлипывая, проговорила она, — я подумала… что это папа.
— Но почему?
— У него такие добрые глаза… и руки…
Никак иначе она объяснить не могла.
— А еще он узнал шкатулку. И знаешь, мама, это он ее смастерил.
— Смастерил?
— Да, и дал папе, чтобы папа подарил мне.
— Но тогда, — ответила мама, — тогда это должен быть Эрлинг Юхансон, друг Вальтера, о котором он часто вспоминал. Они вместе ходили в море, до того, как Вальтер устроился на верфь. И встречались всякий раз, когда судно Эрлинга стояло в Гётеборге.
Бленда села и вытерла слезы. Она не помнила, чтобы мама когда-либо говорила о папе так много.
— Тогда он, может быть, знает, что случилось с папой?
— Этого, пожалуй, не знает никто, — сказала мама, и Бленда услышала в ее голосе прежнюю горечь. Она хотела ответить, что она-то уж, во всяком случае, это выяснит, но тут до них донеслись голоса, приближающиеся к расщелине.