Майор из Варшавы

Дмитриев Николай Николаевич

Лечицкий замолчал, и пан Казимир, выждав приличествующую паузу, осторожно поинтересовался:

— И где же ваша подруга?

— Не хочу вспоминать… — Лечицкий скорбно поджал губы. — Скажу только одно слово: ре-во-лю-ци-я…

— Понимаю… — Пан Казимир покачал головой. — И самое страшное то, что вскорости нас всех снова ждет нечто подобное…

— А того, что есть сей час, вам недостаточно? — Лечицкий так и вскинулся. — Вам мало евреев? Усатый маньяк возвел насмешку Витте в ранг государственной политики, и я спрашиваю,

кто за ними, а?..

— А за ними, господин полковник… — пан Казимир вздохнул, — я полагаю, большевики…

— Это смотря, как сложится…

Пан Казимир посерьезнел, поставил бокал на столик и спросил:

— Значит, господин полковник, вы считаете, что победившую Россию устроит полунезависимая дружественная Польша?

— По крайней мере я надеюсь…

— А если прав я, и осуществлен будет мой вариант?

— То есть просто союзная республика, а все эти обещания, открытие церкви и все прочее — очередной блеф?

— Да. И нас с вами ждет появление новой ЧК со всеми ее прелестями.

— Ну что касается меня… То… — Лечицкий показал на бывший у него под рукой «маузер». — Тогда это… Поймите, пан майор, из этого дома я уже не уйду…

Внезапно долетевший откуда-то издалека конский топот заставил Лечицкого прервать разговор и насторожиться. Потом он порывисто встал, подошел к окну и поглядел в сторону леса. Топот нарастал, и Лечицкий повернулся к пану Казимиру.

— Пан майор, быстренько на веранду, к нам кто-то едет…

Лечицкий скинул халат, надел тужурку и, взяв «маузер», вслед за паном Казимиром вышел из кабинета…

Из окна веранды они увидели, как в ворота карьером, ведя за собой в поводу вторую оседланную лошадь, влетел всадник. Въехав во двор усадьбы, он осадил коня, спешился, накинул поводья на коновязь и, ориентируясь по свету окошек, начал поднимается по лестнице. Примерно на середине его остановил тихий оклик Лечицкого:

— Стой, стрелять буду!

Человек поднял руки и отозвался:

— Это я, господин полковник! Поручник Вукс к пану майору…

— Владек! — встревоженный пан Казимир выбежал на лестницу. — Что случилось?

— Я за вами, пан майор… — Вукс запнулся и после паузы, вкладывая в слова особый смысл, закончил: — Надо ехать, пан майор… Немедленно! Мундир пана майора у меня с собой…

— Хозяину ничего не грозит? — быстро спросил пан Казимир.

— Нет, это наше дело… — коротко отозвался Вукс.

— Хорошо…

Пан Казимир, сопровождаемый Вуксом и Лечицким, спустился с лестницы, молча отдал куртку хозяину, надел поданный Вуксом мундир, фуражку и взялся за стремя. В самый последний момент Лечицкий тронул повод.

— Так что вы решаете, пан майор?

— Я согласен на ваш вариант, господин полковник… — и, садясь в седло, пан Казимир на русский манер отдал честь…

Много позже, когда после бешеной скачки усадьба Лечицкого осталась позади, пан Казимир придержал

лошадь и спросил:

— Так что же случилось, Владек? Опять письмо?

— Нет. С письмами все ясно, пан майор… Это была немецкая подстава. Но теперь я не могу разобраться. Мне шлют странные приказы и, так как вас нет, требуют безоговорочного подчинения.

— Так… С «телеграфом» что-нибудь выяснил?

— Нет… Но я узнал, что люди, бравшие Метека, не немцы и не полицаи, они вообще не служили в полиции. Я не знаю, кто они… И я не понимаю, пан майор, что вообще происходит…

— А вот это-то как раз ясно! Это уже не война, Владек, это уже политика…

Пан Казимир дал шенкеля, и оба всадника молча зарысили по темной лесной дороге…

* * *

На день Малевич распорядился откинуть маскировочные щиты, и теперь непривычно яркий солнечный свет врывался в штабную землянку через два высоких, прорезанных до самой потолочной балки, окна. Впрочем, землянкой она называлась скорее по привычке. На самом деле это был привезенный с заброшенного хутора и на две трети вкопанный в землю, добротный сруб.

В простенке над столом, за самодельной шторкой из парашютного шелка, висела когда-то мирная, большая туристическая карта, на которую Малевич со всем тщанием собственноручно и ежедневно цветными карандашами наносил сложившуюся обстановку.

Сейчас сам Малевич, оставшись в майке и галифе, что-то напевая, угольным утюгом сосредоточенно гладил гимнастерку, разложив ее прямо на штабном столе. Скрипнула дверь, и в землянку вошел заспанный Меланюк. Малевич перестал мурлыкать и, повернув голову, посмотрел на Петра.

— Ну что? Кемарнул от пуза?

— Ага… — Меланюк сладко зевнул.

— Теперь отоспишься…

Малевич фукнул на гимнастерку водой и, проведя по рукаву сразу окутавшийся паром утюг, спросил:

— От своего Кобзы тихо ушел?

— Як наказували… — Петро потянулся так, что за плечами послышался легкой хруст. — Пишов виконувати завдання.

— Английского резидента для них искать? — Раздувая угли, Малевич помахал дымящимся утюгом и сердито хмыкнул: — Вот перевертни! Дипломаты хреновы… Мать их…

— Товаришу комиссар… — Меланюк присел к краю стола. — А вы тепер мене куда направите?

— Пока никуда. Месячишко тут на базе сидеть будешь.

— З якого такого дива? — удивился Меланюк.

— А с такого! — отрезал Малевич. — Может, еще понадобишься. А пока, чтоб ни одна живая душа не знала, что ты здесь…

— Так свои ж бачити будуть… — пожал плечами Петро. — И поляки теж знають…

— Насчет поляков меня ихний поручик Вукс твердо заверил. Своих, что на базе, предупредим, а чтоб чужие не пялились, бороду отращивай. Она тебя лет на пять состарит. И пока что, как себе хочешь, чтоб с базы ни ногой! А без дела соскучишься, дрова для кухни руби, понял?