Меч и щит
Шрифт:
— Ладно, верю, — перебил я, открывая седельную сумку. — И сколько это будет в денариях?
Счетчик слегка приподнял брови, но спрашивать, откуда у нас ромейские деньги, не стал, лишь буркнул:
— Четыреста пятьдесят шесть денариев.
Меня подмывало поспорить насчет пошлины за коней, сказать, что у моего арсингуя в Тар-Хагарте наверняка нет ни родственников, ни дел, так как здесь живут одни ослы, раз мирятся с существованием пиявок вроде него. Но, памятуя, чем кончилось щеголянье скакуном у ромейской кустодии, я, не говоря ни слова, отдал деньги стоявшему рядом со счетчиком стражнику. И пока тот, в свою очередь, считал деньги, длинноносый старательно записывал в книгу, сколько с нас содрал. «Интересно, зачем?» — подумал я, когда мы отъехали от ворот и двинулись по широкой прямой улице, вымощенной каменными
— Что — зачем? — спросил Фланнери. Видимо, я высказал свою мысль вслух.
— Зачем он записывает? Ведь через ворота каждый день проезжает уйма народу. А сколько всего в городе ворот?
— Двенадцать. По шесть с каждой стороны реки.
— И при каждых такой писаришка? — недоверчиво спросил Мечислав.
— Обязательно, — кивнул Фланнери. — Все поступления в городскую казну строго учитываются, а то чиновники так и норовят положить сбор в собственный карман.
Я только головой покачал, вообразив целую лестницу чиновников, усердно строчащих отчеты и доклады своему начальству. Такой государственный строй как-то назывался, в голове у меня вертелось слово, которого я прежде не встречал. Похоже на употребленное Кефалом Николаидом в его трактате слово «демократия», только не совсем такое. Как же оно там звучало? А, вот.
— Бюрократия, — произнес я вслух.
— Чего? — уставился на меня Мечислав.
А вот Фланнери понял и кивнул:
— Да, власть чиновников, точное описание здешнего режима. Снова наследное, как и Файр?
— Да, — кивнул я и, не желая развивать эту тему, перевел разговор на другое. — А почему с тебя ничего не взяли, из-за явной бедности? Почему же тогда вообще пустили в город? У них что, своих бедняков мало?
— Или с магов тут брать не принято? — присоединился ко мне Мечислав. — Что-то сомнительно, если судить по тому, как тут обдирают честной народ. У нас в Вендии на деньги, что мы сейчас отдали, можно год…
Наш брат-маг чуть улыбнулся.
— Они меня просто… не заметили, — ответил он и тоже перевел разговор на другое. — Думаю, нам лучше сперва сходить на рынок и продать шкуры, а потом найти таверну поприличней. Я знаю одну такую в центре, называется «У виселицы».
— Ничего себе приличная, — хмыкнул Мечислав, — если там приходится обедать, глядя на повешенных, то лучше поищем чего поплоше.
— Это старое название, на самом деле виселицы там давно нет, — сказал Фланнери. — Триста лет назад Городской Совет стали выбирать все горожане, и с тех пор в Тар-Хагарте провели унификацию наказаний. И теперь всем рубят головы на главной площади, независимо от богатства и знатности. Тар-хагартцы очень гордятся таким равноправием.
Мы с Мечиславом только головами покачали — чего только не бывает на свете — и пустили коней шагом следом за Фланнери, озираясь по сторонам. А посмотреть было на что. Дома были преимущественно кирпичные, трех-пятиэтажные, с вынесенными наружу деревянными балками. И хотя каждый владелец красил дом в тот цвет, какой ему больше нравился, да еще зачастую и расписывал каким-нибудь непонятным узором, но предпочтение тар-хагартцы отдвали цветам мягким, неярким. А вот в одежде царила невообразимая пестрота, сплошь броские, резкие и даже аляповатые краски. Когда в глазах перестало рябить и я смог присмотреться, то решил что этим многоцветьем тар-хагартцы возмещают однообразие в покрое своей одежды. Почти все мужчины носили шаровары, кожаные туфли или сапожки с загнутыми кверху носками и короткие безрукавки нараспашку. Некоторые щеголяли в шапочках наподобие той, что я заметил на длинноносом счетчике, тоже разноцветных, но большинство не покрывали черные кудри. Женщины носили хитоны мягких тонов, но с вышитыми цветными нитями узорами и яркими поясами.
Чуть ли не на каждом шагу попадались вывески. Хотя я, разумеется, не мог прочесть ни слова, но по рисункам и, главное, по виду выходящих из дверей под такими вывесками людей было нетрудно догадаться, что речь идет чаще всего о питейных заведениях. Но если пьяных на улицах Тар-Хагарта попадалось гораздо больше, чем в Гераклее, не говоря уж об Эстимюре, то нищих не встречалось вовсе. Ни одного. Никто не клянчил денег, показывая нам язвы, культи и тому подобное. Отсутствие попрошаек настолько не вязалось с моим представлением о больших городах, что я не удержался и выразил удивление вслух.
Фланнери объяснил, что нищенствовать
Я схватился за сумку с деньгами, так как из слов Фланнери вытекало, что здешние воры отличаются большой ловкостью. И вовремя — какой-то проворный малый в синих шароварах и красной безрукавке уже пытался запустить руки ко мне в торока. Не вынимая меча — вот еще, марать его кровью какого-то воришки — я двинул малого по физиономии с такой силой, что он вылетел с проезжей части улицы и рухнул в мощенную камнем канаву.
По словам Фланнери, эти канавы, называемые здесь хурзагами, служили для стоков дождевых вод, так как дожди тут иной раз лили весьма обильные, о чем я, впрочем, и сам догадался, глядя на крутые двускатные крыши с разноцветной черепицей.
Между тем широкая улица привела нас к мосту через Магус. Мост этот был на свой лад не менее внушительным сооружением, чем ромейский у Стопы Рома, хотя и не таким высоким, локтей пятнадцать, не больше. Но зато в длину он тянулся на целых шесть стадий и опирался на восемь быков из массивных гранитных плит. С обеих сторон вход на мост преграждали крепкие дубовые ворота, обшитые, как и городские, листами меди. Сейчас они были распахнуты настежь, но, по словам Фланнери, на ночь они, как и городские ворота, запирались, чтобы жители города не бродили туда-сюда и не обворовывали друг друга.
По нам через реку переправляться не требовалось. Возле моста мы свернули направо и поехали к торговой площади, располагавшейся на берегу реки как раз напротив высившегося на другой стороне акрополя. Увидев, какое на этой площади столпотворение, мы с Мечиславом решили поберечь лошадей и оставили их у набережной стены под присмотром Фланнери. А сами взяли шкуры оленей и хуматана и, расправив плечи, решительным шагом двинулись на рынок. Фланнери посоветовал, чтобы не продешевить, сначала выяснить, почем сегодня продаются шкуры.
— Мы что, по-твоему, за печкой родились? — обиделся Мечислав. — У нас в Вендип тоже торг есть, в Кваснове, небось не хуже здешнего будет.
Фланнери закатил глаза, но спорить не стал, очевидно решил, что этому заблуждению существовать недолго. И верно — судя по ошеломленному выражению, появившемуся на лице Мечислава, едва мы ступили на торговую площадь. Даже я, бывавший на агоре в Гераклее, был потрясен красочным зрелищем, которое предстало моим глазам. Чего там только не было! Арбузы, дыни, выделанная кожа, слоновая кость, черное дерево, разные бронзовые изделия, привезенные чернокожими мжунами из далекой Прибамбасы или вообще из краев, где никто, кроме мжунов, и не бывал. Шелковые, хлопковые и конопляные ткани ярких цветов, доставленные джуигарскими купцами как из самой Джунгарии, так и из принадлежащей джунгарам Баратии. Эти ткани тут явно пользовались спросом. А крестьяне из близлежащей Алалии приехали на больших возах, груженных овошами, ячменем, пшеницей, свеклой, оливками и разными фруктами, от апельсинов и лимонов до хурмы, которая, насколько я знал, в Алалии вообще не произрастала. Но, приглядевшись к внешности продавцов хурмы, я заметил, что почти все они, в отличие от смуглых, курчавых и черноглазых алальцев, были еще и горбоносыми, или, правильнее сказать, кривоносыми, так как носы у них вместо характерной для ромеев горбинки обладали изогнутостью, как у восточных мечей. И тогда я догадался, что это потомки таокларов, бывших лет тридцать гегемонами, пока у них не перехватили бразды правления алальцы. Потом, после нашествия харь, одиннадцатилетняя алальская гегемония рухнула, но таокларам это не пошло на пользу, поскольку разбитые в конце концов мжунами хари заняли плоскогорье Таоклармина, показавшееся им хорошим пастбищем для низкорослых стенных лошадок, и частью перебили, частью изгнали прежних жителей. Спасшиеся таоклары расселились по всем соседним странам, в том числе Алалии, и занялись разными ремеслами, но главным образом торговлей, и достигли в ней немалых успехов. Но вот с харями они решительно отказывались торговать и, говорят, до сих пор мечтали о возвращении на родину предков. Хурму же они, скорее всего, закупили в Нортоне и лишь привезли в Тар-Хагарт на продажу.