Меч ислама
Шрифт:
Однако теперь, когда они прочитали письмо, оказалось, что эти самые презренные кости вдруг проявили необычайную сообразительность.
– Ну вот! – вскричал Джаннеттино. – А что я говорил вам все эти дни?
Адмирала мало что могло рассердить, но эти слова вывели его из себя. Во взгляде, которым он одарил племянника, сверкнула такая злоба, какой Джаннеттино не мог даже представить себе.
– Догадка дурака иногда выявляет истину, скрытую от мудреца, но кто обращает внимание на догадки дурака?
Затем, изменив тон и подавив вспышку безумия, адмирал учтиво и сдержанно обратился к посланнику:
– Это письмо, синьор… – он запнулся, – объясняет все.
Ноги Дориа затряслись, и он, измученный и вялый, сел на стул. Всегда твердый и мужественный, он впервые в жизни почувствовал себя стариком. Положив локти на стол, адмирал закрыл глаза и уронил лицо на руки. Из его уст вырвался стон.
– Этого не может быть! Не может! Ради бога, как это могло случиться?
Джаннеттино выступил вперед.
– Господин! Я намерен сделать то, чего вы не позволяли мне до сих пор. Я высажусь на Джербе и посмотрю, в чем там дело.
Он не стал ждать ответа и вышел, чеканя шаг.
Вернулся Джаннеттино в сумерках. В каюте адмиральской галеры сидели его дядя и Филиппино, погруженные в уныние. Его рассказ отнюдь не поднял им настроения. Было обнаружено, что, пока императорский флот сторожил вход в бухту, Драгут ускользнул через никому не известный вход с другой стороны. Шейх Джербы показал Джаннеттино прорытые каналы.
– По словам шейха, – рассказывает Джаннеттино, – каналы были вырыты согласно указаниям некоего европейца, который был там вместе с Драгутом. Его имя – Просперо Адорно.
Увидев изумление собеседников, Джаннеттино горько рассмеялся:
– Нам следует гордиться ловкостью нашего соотечественника. Направленные в нужное русло, его способности могли бы принести немалую пользу нашему семейству. На сей раз он добил нас окончательно. Этот вероломный негодяй достиг-таки своей цели.
Джаннеттино рассказал о своей беседе с шейхом; мессир Караччоло любезно добавил к его словам еще некоторые подробности, и постепенно собравшимся стало ясно, каким именно образом Просперо оказался у Драгута и как туда попала Джанна.
В другое время адмирал очень расстроился бы, узнав о пленении Джанны пиратом, но сейчас он был потрясен и не обратил на это никакого внимания.
Адмирал сидел словно оглушенный. Филиппино разомкнул свои тонкие губы.
– Поделом нам. Если бы мне позволили поступить с этим мерзавцем так, как я считал нужным, такого не произошло бы никогда. – Он повернулся к дяде. – Я вас предупреждал!
– Да! Да! – прорычал герцог. – Вы все меня предупреждали, а я не слушал. Теперь все мои заслуги будут забыты и каждый тупица сможет смеяться надо мной!
Филиппино спросил кузена:
– Как получилось, что до нас не дошли никакие известия с Джербы? Ты не спрашивал у шейха?
– Конечно спрашивал. Он ответил, что Драгут – очевидно, по совету того франкского умника – сжег и потопил все лодки. Может, это правда, может – нет. Какая разница?
– В самом деле: какая разница? – вмешался мессир Караччоло. – Вы проверили факты, и этого достаточно. Ну, теперь-то вы поднимете якоря?
Андреа Дориа повернул свою тяжелую львиную голову.
– И куда нам идти?
– В Неаполь, синьор!
– Чтобы стать мишенью насмешек?
– О, синьор! Чтобы получить приказ его высочества вице-короля. Вам предстоит преследовать Драгут-рейса.
Адмирал посмотрел на легкомысленного посланника злыми, налитыми кровью глазами, гадая, не смеется ли тот. Приказ начать преследование пирата, которого он, по его словам, уже взял в плен, показался Дориа очень обидной шуткой.
Глава XXXV
Последняя надежда
Восточные ветры, которые так помогли Просперо при погоне за Драгутом, весьма мешали ему теперь, когда он держал путь на восток, всем сердцем стремясь к своей Джанне, чтобы успокоить ее мятущуюся душу. В течение шестнадцати часов галеры едва ли делали по три узла, а остальные восемь им приходилось стоять на якоре, чтобы гребцы могли отдохнуть. Если ветры не сменятся на западные, то, чтобы одолеть обратный путь, потребуется более двух недель, в то время как на запад они добрались всего за три дня. Поэтому, сгорая от вполне понятного нетерпения, Просперо свернул в Лионский залив и послал из Марселя в Неаполь сухопутного гонца с новостями о себе и просьбой к Джанне прибыть к нему в Геную, куда он сейчас и направлялся.
«Поскольку, любимая моя Джанна, – писал он ей, – я не намерен и далее жить в изгнании, полагаю, что именно сейчас самое благоприятное время для нашего возвращения. Я вспоминаю радушие моих земляков, с которым меня встречали после Прочиды. И как это радушие усмирило моих врагов, положило конец клевете и удержало кинжалы в ножнах. Памятуя об этом, я не сомневаюсь в благодарности и теплом приеме, ожидающих меня, когда я войду в порт с четырнадцатью исламскими галерами, тремя тысячами рабов-мусульман и освобожденными христианами, среди которых я насчитал по крайней мере тысячу генуэзцев. Меня ждет слава победителя Драгут-рейса и его армады, человека, добившегося существенного ослабления исламской угрозы у наших берегов. Я не думаю, что даже храбрейший из моих врагов рискнет проверить на прочность мою репутацию. Полагаю, она будет достаточно прочной, чтобы защитить меня. Поспешите же ко мне, моя Джанна, чтобы мы наконец воссоединились и я смог бы возложить этот триумф и славу к Вашим стопам. Его высочество принц Оранский выделит Вам надлежащий эскорт и обеспечит всем необходимым».
Остальное же, написанное несколько более пылко, не должно нас касаться. Одновременно он послал наместнику свой отчет о событиях в Маоне. Это было краткое и весьма сдержанное изложение фактов. Но если он и умалял свои заслуги в этом отчете, то цветистое перо дона Алваро де Карбахала несколько превозносило их.
Хотя письмо Просперо принесло Джанне облегчение, она пару раз вздохнула украдкой, читая самодовольные разглагольствования по поводу триумфального возвращения в Геную. Да, он столько сделал, чтобы исправить зло, сотворенное им на Джербе, что требовать от него большего никто не станет. Однако полагать, что его триумф парализует заклятых врагов, окружающих Просперо дома, было бы опрометчиво. Это соображение и заставило Джанну поспешить с отъездом. Она хотела быть с Просперо, в какую бы беду тот ни попал.