Меч истины
Шрифт:
– Когда ты понял, что это Квириний? Ты это хотел мне сказать на форуме?
Он морщится – повозку ощутимо тряхнуло.
– Когда они начали меня уродовать, не раньше, - вздыхает, и морда грустная. – Видишь ли, меня сбивало с толку то, что было двенадцать лет назад. Ведь я уже сражался, чтобы доказать его невиновность. И считал Квириния другом…
Да, это хуже всего, если вдуматься.
– Но почему? Я не понимаю, Визарий, для чего
Визарий снова морщится, на этот раз просто потому, что противно:
– Это как раз можно понять. Помнишь, он сказал: «Гунны сделали меня тем, что я есть!» Сначала легатом. Потом наместником. А дальше – кто знает! Цезарь был полководцем, Траян, Диоклетиан. Чем хуже звучит: «Император Квириний Грат!» Человек, остановивший гуннов. А ступеньками к вершинам власти, увы, всегда служат люди…
Я подумал и посчитал. Наместник Фульвий Флакк. Тридцать воинов на форуме. Убитый гунн. И Визарий. Его он тоже сделал ступенькой на пути к успеху. Но взобраться на эту ступеньку я ему не дал!
– Послушай, Длинный! А ведь я даже не знаю имени твоего Бога. Почему он услышал меня, почему посвятил?
Грустная усмешка мгновенно теряется в усах Визария:
– Как-то ведь ты его назвал, когда молил защитить невинного. Вот под этим именем и будешь знать его теперь.
– То есть… другого посвящения не будет?
– А чем тебя это не устраивает?
Зануда ты, всё-таки!
– Визарий, давно хотел тебя спросить: а как ты сам стал Мечом?
Снова вздыхает. Ну, повздыхай, повздыхай мне, чучело!
– Расскажу как-нибудь.
Уже что-то. Ловлю на слове.
– Кстати, ты понял, что от драк теперь придётся воздерживаться?
– Не понял. Ах, какая жалость! Я не переживу, зарежусь с горя!
Он, улыбаясь, смотрит на меня:
– Дурак ты, дурак!
Второй раз это слышу, и почему-то снова звучит, как признание в любви!
И что я мог ему ответить?
– Зато я умею играть на арфе!
========== ВРЕМЯ ВОЛКОВ ==========
Когда наступает на мир
Зловещее время затмений,
Сползаются, словно на пир,
Голодные серые тени.
Их трудно узнать иногда
По волчьей кровавой повадке:
Ведь часто в лихие года
И люди становятся гадки.
И страхи сочатся под дверь,
И в полночь пустеет округа.
Кто рядом: сосед или зверь?
Живые боятся друг друга.
Кровавою жаждой томясь,
Таясь под добротной личиной,
Неузнаны, ходят средь нас,
Покуда не станем дичиной.
Противен
У них милосердья не сыщешь!
Для серых всегда испокон
Живые – желанная пища.
Они нападают во мгле
Всей стаей. Не жди благородства!
Для них лишь один на Земле
Закон – правота превосходства.
Им чужды прекрасные сны.
Их сущность – обида природе.
На власть сумасшедшей Луны
Сменяли мечты о свободе -
Свободе, чтоб петь или выть,
Наитием или ученьем;
Иметь или всё-таки быть –
Лишь выбор имеет значенье.
Иной не поверит божбе
И станет с мечом на пороге.
Сойдётся в неравной борьбе
Со зверем на лунной дороге.
Потом безмятежную ночь
Соседи продремлют спокойно,
Поскольку сумел превозмочь,
Поскольку он выбрал достойно.
(стихи Ty Rexa)
Хотите верьте, хотите – нет, но от каждого человека пахнет по-своему. Я не о том, что кто-то не успел сходить в бани. Со всяким случается, но это не интересно. Кому надо знать, что после хорошей драки я пахну, как лошадь?
Гораздо интереснее разбирать запахи, неощутимые привычным обонянием. Вот этот, положим, холёный ромей, пахнет благовониями и чуть-чуть лампадным маслом. Как бы не так! От него исходит запах денег. И больших. А ещё он немного пахнет неприятностями. Потому что не должен богатый, уважающий себя…
– …ювелир, - подсказывает Визарий.
– Ювелир? С такой чиновничьей мордой? Ты шутишь!
Визарий, в самом деле, улыбается:
– Друг мой Лугий, чистая одежда из китайского шёлка, тело, умащённое благовониями. Руки, унизанные перстнями – не только из желания казаться богаче. Тут демонстрация мастерства. И взгляд… не-ет, чиновники так не смотрят! В крайнем случае, брат чьего-нибудь свата. Скорее всего, богатый торговец греческого происхождения с изрядной примесью сирийской крови.
– А это откуда?
– Зад вислый. Но ты начал какую-то мысль.
Ага, была мысль, пока ты не вмешался! Так о чём бишь я? Ах да, о том, что в таком месте негоже находиться человеку, набитому деньгами. А то как бы не остаться с набитой мордой. Его счастье, что в этом пропахшем рыбой портовом термополии сидим мы с Визарием. И нас не пугают неприятности.
Дородный ромей, чуть рябоватый и смуглокожий, брезгливо отодвигает сеть, висящую у входа, и важно шествует между столами, а потом вдруг упирается взглядом в нас. И в глазах под изрядным налётом спеси мелькает смятение.