Меч истины
Шрифт:
Насильник двинулся, Визарий посторонился, перехватил волосатое запястье, и нож поменял хозяина.
– Уходи добром.
Но гот дёрнулся, вырываясь… и его клинок по самую рукоять вошёл ему в кишки. Визарий поглядел, меня жуть взяла от этого взгляда – словно не человек. Прорычал страшно:
– Во имя Справедливости!..
Потом повернулся к приятелю зарезанного:
– Пошёл прочь!
Того не пришлось просить. Насильник ещё наземь не осел, а над нами только пыль от копыт вилась. Визарий сделал шаг, потом вдруг
– Некстати… - прохрипел Визарий. – Лугию скажи… кобыла игреневая…
Я не успела и слово молвить. Его руки ослабели, я отвела их от живота, чтоб посмотреть рану. Раны не было. А Визарий умер. И сгустилась над бродом воля незнаемого Бога, от которой хотелось с головой зарыться в песок – чтоб не чуять.
Лугий
Вначале я увидел игреневую кобылу. И порадовался, что Визарий нашёл убийцу. Мне всё-таки жаль было девчонку, нельзя так. Потом разглядел на земле труп в громоздкой овчине. И девицу на коленях, и распростёртое длинное тело…
Ох, оглобля ты настырная, что ж теперь будет!
У девицы лицо в земле, а туника в лохмотьях. Если учесть, что у покойника гашник едва держится, то ничего объяснять не надо.
Ты столько раз учил меня не ввязываться по пустякам, и, если надо, вразумлять словом! Как же ты сам-то?
– Если Божья сила с ним, почему он умер? – спросила девица. Голос был низкий.
Я уже видел, куда он ударил насильника. Бог наш, ты справедлив, но почему ты решил, что Визарий заслуживает той же боли, что эта тупая немытая скотина?
– Ты Лугий? – вновь подала голос она. – Он просил сказать тебе про игреневую кобылу.
Я только помотал головой. Женщина осталась цела. Получается, что насильника он убил без вины. Вот дерьмо липучее!
– Меч Истины умирает, отняв жизнь.
На лице Визария осталась гримаса боли. Не привык видеть его таким. Всё время, пока его знал, он был почти непроницаем. Руки уже остывают…
– Он – Меч Истины. Бог дал ему право судить и карать только виновных…- я возвысил голос. – Почему ты решил, что этот мерзавец был чист?!
Визарий внезапно вздохнул.
– У тебя… хорошо получается…
Я схватил его в охапку:
– Что получается, чучело ты безголовое?!
– Ругаться… с высшей силой… - он сел и снова потянулся к животу. Должно быть, ещё болело. – Ладно… всё обошлось.
От него не укрылись мокрые дорожки у меня на щеках, потому что вид сделался виноватым. Глупо, должно быть, мы смотрелись, сидя на земле, пыхтя и тиская друг друга.
Потом Визарий встал и пошёл к реке. Долго и шумно умывался. Мог бы не стараться, между прочим. Я-то не скрываю!
Потом соизволил девку представить:
– Лугий,
Судя по лицу воительницы, это не совсем так, но спорить с ним вслух она не стала. А красивая баба, между прочим, люблю таких. Тело крепкое, но не тяжёлое – видна привычка к воинским забавам.
Однообразная работа изнуряет женщину, делая её неповоротливой от вечной усталости. Эта же гибкая, как котёнок. Хотя уже не юна – ровесница мне. И не девица, тут меня не обманешь. Сказка, а не женщина! Ещё бы поласковей смотрела.
Вот эта сказка меня едва не прирезала.
Ночевали прямо там, у брода. Пока осматривали убитого, пока выясняли, кто он, солнце за тучи зашло, и сразу смерклось. Аяна, между прочим, поведала, что готы не любят амазонок. Не сама разговорилась, Визарий вытянул. Она с него глаз не сводила, но я бы не смог сказать, какое в них стояло выражение. Нет, пожалуй, могу. Я так же смотрел, когда меня впервые распластали в бою, а лекарь зашивал: и страшно, и оторваться невозможно.
Потом я рассказал ему о жеребце Теодориха.
– Значит, ещё и готы… - задумчиво протянул Визарий. – Делать нечего, завтра поедем к готам. Мадий согласен подождать?
– Согласен, только… - я покосился на амазонку, не зная, продолжать ли. – Обижают девочку. Побыстрей бы надо.
Визарий резко глянул на меня.
– Я всё сделал, не скоро снова захотят. Но всё же…
Он покосился на Аяну и согласился, что действительно всё же. Нехорошее у неё было выражение. Не надо её сердить. Тем более что оружия из рук она больше не выпускала.
И дёрнула меня нелёгкая её развлекать! Не люблю, когда девушка мрачная сидит. Мы закусывали вяленой кониной от щедрот Мадия. Костёр горел вовсю. Визарий был рядом, живой. Должно быть, я немного одурел от радости.
– Я слыхал об амазонках прежних времён. Даже песню сложил. Спеть?
Она не ответила, а Визарий подал мне арфу. Песня была не новая, я ещё побренчал, припоминая, а потом спел ей о красивой амазонке, что не сумела убить молодого воина. Это только кажется, что легко убить того, кто идёт к тебе с открытым сердцем. Она не смогла, и потому погибла сама, закрывая от стрелы того, кому подарила сына.
– Не знал, что у тебя есть и такие песни, - подал голос Визарий.
Ясное дело, чего я тебе буду петь то, что девицам предназначено? Эту я сложил для одной суровой особы, которой нравилось казаться недотрогой. В Алезии это было, по-моему. Нет, в Гераклее, она была гречанка. Потому я и выбрал этот сюжет. Ей понравилось.
Аяне - нет. Она презрительно скривилась:
– Не знаю, откуда ты взял это, чужак, но всё закончилось иначе.
Визарий заглянул ей в лицо. У него это получается очень сверху, разве только ты стоишь, а он на корточки присядет. И оттого вид всегда имеет несколько виноватый: ничего, дескать, что я над тобой торчу? Людей это подкупает почему-то.