Меч карающий
Шрифт:
Сейчас, вернувшись на «Плэйн Джейн», он запустил двигатель, сбросил швартовы и направил лодку в тёплую ночь. Далёкие огни материка рассыпались во тьме, а ближайшая горстка – на острове Рэгид – мягко просвечивала сквозь мантию тумана. Венера нависла низко над западным горизонтом, отражаясь в воде колыхающейся белой нитью. Мотор заработал несколько неровно, но, когда Хатч подбавил оборотов, звук улучшился. Светящийся след фосфоресценции вдруг возник по правому борту – искорки, кружась, возникали из холодного зелёного пламени. Хатч удовлетворённо вздохнул, предвкушая, несмотря на поздний час, безмятежную поездку вперёд.
Неожиданно звук двигателя снова сделался неровным. Малин моментально вырубил мотор, предоставляя лодке плыть самой по себе. Похоже, вода в топливопроводе, – подумал он. Вздохнув, направился на нос за фонариком и инструментами, после чего вернулся в кабину и поднял доски, обнажая скрытый под ними двигатель. Доктор пошарил лучом в поисках прокладки между водой и топливом. Обнаружив искомое, дотянулся и открутил небольшую ёмкость. Ну, конечно – заполнен тёмной жижой. Выплеснув содержимое за борт, Малин вернулся, чтобы прикрутить сосуд на место.
И замер. В тишине, воцарившейся после того, как он выключил двигатель, Хатч расслышал звук, прилетающий из ночи. Доктор помедлил, вслушиваясь, некоторое время не в силах распознать, что это такое. Но затем узнал – женский голос, низкий и мелодичный, выводит чарующую арию. Малин поднялся на ноги и непроизвольно повернулся в его направлении. Звуки лились поверх тёмых вод, пленительно неуместные, в них ясно слышалась очаровательная нотка сладкой муки.
Хатч подождал, словно околдованный, вслушиваясь в звуки. Устремив взор поверх воды, понял, что ария доносится с тёмных очертаний «Гриффина», огни которого погашены. Одна-единственная красная точка выделялась на фоне корабля Найдельмана – в бинокль Малин увидел, что это капитан собственной персоной попыхивает трубкой на передней палубе.
Доктор опустил доски на место, затем снова попытался завести мотор. Тот ожил со второго щелчка, заработал гладко и чисто. Малин слегка подбавил оборотов и, повинуясь внезапному порыву, медленно направил лодку в сторону «Гриффина».
– Добрый вечер, – произнёс капитан, когда судёнышко доктора оказалось вблизи.
В ночном воздухе звуки его тихого голоса прозвучали неестественно чисто.
– Вам того же, – ответил Хатч, переводя «Плэйн Джейн» на холостые обороты. – Зуб даю, это Моцарт, но вот оперы не узнал. «Свадьба Фигаро», быть может?
Капитан покачал головой.
– «Цеффиретти Люзиньери».
– А, вот как. Из «Идоменео».
– Оно самое. Сильвия Мак-Нэя поёт замечательно, не правда ли? Любите оперу?
– Мама её обожала. Каждое воскресенье «трио» и «тутти» звучали у нас дома, по радио. Ну, а я научился ценить её лишь в последние пять лет – или около того.
Они немного помолчали.
– Не прочь подняться на борт? – неожиданно спросил Найдельман.
Хатч привязал «Плэйн Джейн» к поручням, выключил мотор и запрыгнул на «Гриффин». Капитан пришёл на помощь – подал руку. Найдельман в очередной раз затянулся, и его лицо на миг озарилось красноватым светом, что подчеркнуло впадины щёк и глаз. Лунный свет, отразившись от золота на фуражке, подмигнул драгоценным металлом.
Они тихо постояли у поручня, вслушиваясь в финальные, умирающие нотки арии. Когда та завершилась и начался речитатив, Найдельман глубоко вдохнул, затем выбил остатки табака о борт судна.
– Почему вы так ни разу и не посоветовали мне бросить курить? – спросил он. – Каждый из тех докторов, что я знал, пытался заставить меня бросить – все, кроме вас.
Хатч некоторое время обдумывал, как лучше ответить.
– Мне показалось, я лишь зря потрачу дыхание.
Найдельман испустил мягкий смешок.
– Значит, вы достаточно хорошо меня знаете. Спустимся, может быть – пропустим по стаканчику портвейна?
Малин бросил на капитана удивлённый взгляд. Как раз сегодня вечером, на камбузе «Цербера», он слышал, что никого никогда не приглашают в каюты «Гриффина» – и что, фактически, никто даже не в курсе, как они выглядят. Капитан, пусть представительный и дружелюбный со своей командой, всегда удерживал дистанцию.
– Похоже, мне повезло, что я не стал читать нравоучений, правда? – ответил Хатч. – Спасибо, с удовольствием.
Он проследовал за Найдельманом в рулевую рубку, затем вниз по ступенькам и в невысокий дверной проём. Очередные пол-пролёта металлических ступеней, новая дверь – и Хатч оказался в большой каюте с низким потолком. Доктор с любопытством осмотрелся. Переборки роскошно отделаны красным деревом, с резьбой в георгианском стиле и инкрустированы перламутром. Изящное цветное стекло в каждом иллюминаторе, кожаные диванчики выстроились вдоль стен. В противоположном конце комнаты потрескивал небольшой камин, заполняя каюту теплом и источая еле уловимый аромат берёзы. С обеих сторон от камина стояли книжные шкафы со стеклянными дверцами – Малин отметил кожаные переплёты и поблёскивание золотых литер. Он придвинулся ближе, чтобы глянуть на заголовки – «Путешествия» Хаклуйта, древнее издание «Принципов» Ньютона. То здесь, то там – бесценные иллюстрированные манускрипты и прочие инкунабулы выставлены обложками наружу – Хатч распознал экземпляр «Les Trus Riches Heures du Duc de Berry». Одна из полок отведена под первые издания ранних текстов о пиратах: «Batchelor's Delight» Лионеля Вэйфера, «Буканьеры Америки» Александра Эскмелиона и «Всеобщая история грабежей и убийств, совершённых самыми знаменитыми пиратами» Чарльза Джонсона. Собрание книг само по себе, должно быть, обошлось в целое состояние. Малину пришло на ум, нет ли здесь трофеев от предыдущих операций.
Рядом с одним из шкафов, в позолоченной раме, висел морской пейзаж. Доктор шагнул ближе, чтобы рассмотреть получше. И затем резко выдохнул:
– Господи! – воскликнул он. – Это же Тёрнер, правильно?
– Набросок его картины, «Шквал у Бичи-Хэд» 1874-го.
– Того самого, что хранится в музее Тэйт? – спросил Хатч. – Когда я несколько лет назад был в Лондоне, несколько раз пытался сделать этот набросок.
– Вы – художник? – удивился Найдельман.
– Дилетант. Акварели, в основном.
Хатч отступил на шаг и ещё раз осмотрелся. Остальные рисунки, развешанные на стенах, оказались вовсе даже не картинами, а точными гравюрами образцов флоры: тяжеловесные цветы, странные травы, экзотические растения.
Найдельман приблизился к небольшой, покрытой сукном выемке, на которой стояли хрустальные графины и фужеры. Сдвинув два стакана с мёртвого якоря на ткани, наполнил каждый портвейном, на два пальца.
– Гравюры, – заметил он, проследив за взглядом доктора, – сделаны сэром Джозефом Бэнксом, ботаником. Он сопровождал капитана Кука в его первом кругосветном путешествии. Эти образцы растений он собрал в заливе Ботаники, вскоре после того, как они открыли Австралию. Ну, вы же знаете, они столкнулись с невероятным количеством растений – потому-то Бэнкс и дал заливу такое название.