Меч князя Буй-тура
Шрифт:
Тут бы северским дружинам и остановиться, довольствуясь почти бескровной для них победой, большим полоном, богатой добычей, доставшимися отарами овец и стадами коров. Отдохнуть чуток, да и повернуть назад, к родному Посемью. Ведь до Тмутаракани было уже не добраться, раз их поход стал известен в Степи. Но молодые князья Святослав и Владимир так увлеклись погоней за остатками Карачумового воинства, что вернулись в русский стан только глубокой ночью на усталых, едва двигавшихся комонях.
Если люди еще смогли выдержать почти двухдневный бессонный поход, то не отдохнувшие, наспех кормленные из походных торб лошади уже нет.
— Что будем делать? — собрав на воинский совет всех князей и воевод, спросил Игорь.
В отблесках костра лик северского князя был багрян, словно сплошь измазан кровью. Борода зло взъерошена, очи сверкали гневом.
— По-хорошему, нам бы сейчас думать не о Тмутаракани, а о том, как вернуться домой… — продолжил он. — Чтобы из охотника не стать дичью. Разведчики доносят, что Степь полна половецких орд, спешащих на помощь к разбитому нами Карачуму. А поэтому следовало бы воспользоваться ночным мраком и как можно дальше уйти от этого места…
— Но наши кони выдохлись, — повинился рыльский князь, опустив долу очи. Он, как и Владимир Путивльский, только в эту минуту осознал всю пагубность своего безрассудного поведения в долгой погоне за разгромленным противником. — Им требуется отдых. Иначе падут…
— Надо взять тех коней, которые посвежей… да еще заводных, и на них со старшей дружиной и добычей уходить, — предложил Ольстин, прекрасно понимающий опасность сложившегося положения. — Тогда, быть может, нам удастся оторваться…
— А как же быть с младшей дружиной? — молвил Владимир при мрачном сопении воевод, которым не очень-то нравилось предложение Ольстина, да только, как понимали опытные ратоборцы, что спасение было именно в нем.
— А воям что Бог даст, — последовал жесткий ответ Ольстина. — На то они и вои…
— Ну, уж нет, — вмешался тут он, Всеволод, которому претили подобные доводы, — это не по-русски. У вас, ковуев, такое, возможно, и деется, только не у русичей… У нас — сам погибай, а товарища выручай!
— Князь Всеволод верно глаголет, — поддержал курский воевода. — Тут, жук тя забодай, божья коровка лягни, либо всем уходить, либо всем оставаться — и что Бог даст…
— Тогда, как знаете… — буркнул Ольстин, явно недовольный тем, что его совет был отклонен. — Мое дело предложить, а ваше принять или отклонить.
— Ладно, — отчаянно блеснул очами Святослав Ольгович (а может в них отразились языки пламени костра), — вы все уходите, а я с дружиной своей останусь. И сколько смогу, столько буду сдерживать ворога тут…
— Я — с тобой! — Не смея глядеть родителю в лицо, шагнул к рыльскому князю юный Владимир Путивльский. — Оба виноваты, обоим и ответ держать…
— Да уймитесь вы, Аники-воины, — махнул на них рукой Игорь. — Вы свое дело уже сделали, а потому все остаемся здесь до утра. А утром, если Господь позволит, вместе и пойдем назад. Ибо путь на Тмутаракань нам закрыт. Воеводы, — обратился он затем к первым помощникам в делах ратных, — прикажите сотским выставить дозоры… хотя бы пешие, чтобы нас сонных половцы не передушили как кутят слепых. Остальным отдыхать. Но оружие держать наготове.
И в жесте, которым Игорь сопроводил свое обращение к сыну и племяннику, Всеволод рассмотрел и гнев, и боль, и какую-то обреченность.
Уставшие ратники спали как убитые, но сон Всеволода был тревожен. Еще не поднялся первый жаворонок в небо, чтобы своим пеньем приветствовать рождение нового дня, как курский и трубчевский князь был уже на ногах. Не только восток, где должно было вот-вот появиться солнце, был в багряной заре, но и, как показалось Всеволоду, весь небосвод кровав.
«Видать, окропим мы ныне кровушкой нашей травы степные», — разминая усталые члены тела, решил он.
Еще до первых лучей солнца весь русский стан пришел в движение. Но обычного в таких случаях гомона не было. Только в настороженно-тревожной тишине иногда слышалось приглушенное ржание лошади да торопливое позвякивание обнаженного оружия о брони и щиты. А когда рассеялся ночной мрак, все увидели, что стан северских дружин со всех сторон окружен несметными полчищами половцев, пока что державшихся на приличном расстоянии.
Не дожидаясь команды, десятские и сотские привычно расставляли воинов, уже успевших оседлать своих скакунов, по заранее определенным местам в полках.
«Молодцы сотские, — мысленно отметил это Всеволод, направляясь, как и все князья и воеводы к Игорю, трубач которого «пропел» «сбор на думу», — знают свое дело».
Окинув со своего вороного Позвизда, тревожно прядшего ушами в предчувствии скорой сечи, воспаленными от бессонных ночей очами прибывших на совет, Игорь, сделав широкий жест десницей в боевой рукавице, молвил:
— Видите?
— Видим, — хмуро отозвались все вопрошаемые.
— Думаю, что собрали мы на себя все Поле Половецкое: и Кончака, и Кзака, и Козу Бурновича, и Токсобича, и Колобича, и Етебича, и Тертробича, и Романа Каича — это чьи бунчуки я успел разглядеть, — продолжил между тем он. — А еще к ним не менее десятка прочих ханов половецких с их ордами. Даже на первый взгляд — тысяч тридцать-тридцать пять против наших шести…
— Вот тебе, дитятко, и Тмутаракань! — полушепотом хмуро пошутил Любомир, чтобы слышал только один курский князь. — Такая рань — и такая дрянь, жук тя забодай. — Перехватил он поладнее копье, словно уже готовясь к бою. — Будет нам здесь, княже, и купель, и Иордань…
— Ища Тмутаракань, не забывай и про брань, — в тон ему отозвался Всеволод, поправляя ошуюю свой позолоченный шелом, в спешке неловко надетый.
А Игорь уже подводил итог:
— Если поскачем, то спасемся сами, а простых людей из дружин Владимира и Святослава на их усталых конях оставим… Но это будет нам перед Богом грех: предав их, уйти. А потому: либо все умрем, либо все живу останемся. Спешимся же, братия и дружина, и, прикрывшись щитами, пойдем, держа строй, до реки Донца — а там и до Руси уже рукой подать.