Меч на ладонях
Шрифт:
Вроде тот тучный похож на сенешаля, этот – точно конюший. Вот в стороне два молодых маркграфа. Еще несколько походили на людей, которых он видел вечером в пиршественной зале.
Жрец поднял руки:
– Воздадим же, дети лучей его, сестре бога нашего, благостной богине Инанне, ведущей нас за руку по миру скорби и юдоли в обитель его.
Все хором затянули унылую песню. В отличие от первоначальных песнопений, эти слова были понятны:
Хорошо молиться тебе, как легко ты слышишь!Видеть тебя – благо, воля твоя – светоч!Помилуй меня, Инанна, надели долей!Ласково взгляни, прими молитвы!Выбери путь, укажи дорогу!Лики95
Поэзия и проза Древнего Востока. М., 1973. С. 226.
Жрец шесть раз обошел небольшую статую, стоявшую поодаль от основной. В конце шестого круга он сыпанул чем-то из руки на жертвенный молитвенник. В зале запахло кипарисом. Улугбек поежился.
Ведущий церемонно затянул что-то высоким голосом, перешел на баритон и плеснул на жертвенник из плошки в правой руке. Раздалось шипение, и запах кипариса сменился ароматом хмеля и чего-то еще.
«Да это же конопля!» Ученый начинал паниковать.
Дым конопли способен побудить человека к самым разным поступкам: от смеха до хватания за нож. Надо было что-то делать: бежать, вмешаться, попытаться… спеть что-нибудь веселое или станцевать.
Улугбек с ужасом понял, что конопля подействовала и на него. Последним усилием слабеющего разума он заставил себя закутаться в портьеру, прикрывавшую вход в зал, где происходило таинство. Для того чтобы наблюдать, он все-таки оставил себе маленькую щелочку. Хотелось смеяться, но ученый старательно давил в себе порывы встать и захохотать или как-нибудь иначе обозначить свое присутствие.
Жрец трижды поднял руки.
– Сегодня днем лучи его победили темень, Шамаш [96] идет к нам, возрадуемся и победим хаос внутри нас, как пантера победила змея [97] .
96
Шамаш – бог солнца. В Шумерии облик царя внушал трепет. Причина заключалась в «ужас вызывающем свечении» вокруг головы царя. Этого свечения царь лишался, если терял поддержку богов.
97
Пантера – символ богини Инанны, она же Иштар. Позже праздник Иштар стал праздником Пасхи. Змей – символ хаоса.
Он поднял с пола таз и под звуки молитвы наполнил его водой из кувшина с высоким горлышком. После чего трижды поднял руки, сопровождая это гортанными возгласами. Остальные повторяли за ним. Во время песнопений жрец слегка покачивал головой, смешно поводя своим
После чего Эмили Эиглер встала, трижды поклонилась каждому из алтарей и, войдя в таз с водой, сбросила одежды, оставшись полностью обнаженной. Белоснежная кожа ее казалась вылепленной из снега, рыжие волосы струились по плечам и спине, создавая в воспаленном мозгу Улугбека Карловича видения сплетающихся змей, груди призывно торчали в разные стороны, а бедра слегка колыхались в ритме молитвы. Она была воплощением женского призыва и сексуальности. Только глаза ее при этом странно блестели.
Следом за ней поднялся закутанный в плащ мужчина, в котором археолог узнал Генриха. Тот кивнул остальным молящимся и встал перед Эмили на колени.
– Богиня моя, тебе поклоняюсь, – нараспев произнес император слегка срывающимся голосом. – Не я, но боги идут к тебе.
После чего смоченной в воде тряпкой медленно и старательно вымыл ноги, бедра, а потом и промежность, живот и груди стоявшей неподвижно в воде женщины. Жрец плеснул еще что-то на жертвенник и прошел к застеленному ложу сбоку от главного алтаря.
Стоявшая в воде баронесса трижды воздела руки и произнесла:
– Тебе, о царь мой, посвящаю.
Затем она сошла на заранее подстеленную циновку, а в таз ступил император.
Эмили медленно разоблачила его от плаща, пояса, верхней одежды и штанов. Сапоги германский владыка снял сам перед тем, как вступить в воду. Так же медленно и церемонно теперь уже баронесса омыла Генриха, по мере очищения тела натирая его и себя каким-то терпким маслом с ароматом ели или сибирского кедра. Закончив, женщина поклонилась блестящему от притираний мужчине и отошла к ложу, возле которого стоял недвижимой статуей ведущий церемонию священник сектантов.
После того как император вслед за баронессой возлег на ложе, жрец поднял руки и провозгласил:
– Возрадуемся же, братья, ибо близок час рассвета.
Под мерный гул молитвы, обкуриваемая легким дымом от чадящих молитвенников, пара с громкими стонами совокуплялась на тесном ложе. По мере учащения фрикционных движений убыстрялся темп молитвы, чтобы в конце взорваться финальным: «Шаммм!» Вместе с этим возгласом Генрих выгнулся дугой, а стонавшая под ним баронесса вскрикнула и обмякла.
Улугбеку стало дурно. То ли дым конопли, то ли вонь приторных масел, чадивших в жертвенниках, а может, нереальность всего происходящего, накладываясь на похмелье и не прошедшую изжогу, вызвали спазмы в желудке.
Чтобы не выдать своего убежища, он, пятясь, вылез из-под портьеры, за которой пробыл весь обряд, и ползком двинулся к выходу из каморки, подальше от приоткрытой двери в зал, где введенные в наркотический транс молящиеся славили первые лучи восходящего солнца.
В коридоре Улугбек уже побежал.
С рассветом он не без труда нашел спуск во двор, где здорово напугал редких проснувшихся слуг, окатываясь из ведра у бочки с дождевой водой. Поутру в конце марта на поверхности воды часто образовывалась ледяная пленка, но подогревать воду не хотелось. Археолог лил на себя ведро за ведром, благодаря природу за возможность принять такой необходимый, такой освежающий, бодрящий и приводящий в себя душ.
До утренней молитвы, которую императорская свита посещала в полном составе, ему надо было многое осмыслить и пересмотреть в свете открывшихся фактов. В одном он был уверен: верховный жрец, проводивший обряд, был ему знаком. Его манера говорить, слегка склонив голову, акцент – все это Сомохов уже видел, и видел недавно.
Придворному сказителю надо было быстро и продуктивно думать.
Глава 5
Торвал очнулся, рывком попробовал сесть, но не смог. Руки его не были связаны, ноги свободны, он чувствовал это, но встать не мог. У него не было сил.
Глаза открылись с трудом. Против воли вырвался тихий стон от резанувшего яркого света.
Над лежащим воином склонилась прекрасная валькирия.