Меч на ладонях
Шрифт:
Кабанчика ночью на нервах умяли подчистую, но вставать не хотелось. Однако при выборе между вторым днем впроголодь и недосыпанием требования желудка перевесили. Сонные «господа жонглеры» гуськом спустились во двор, немного побрызгались водой из бочки с дождевой водой, стоящей традиционно во дворе каждого дома, чем ввели в ступор мальчика-конюха, и побрели за миловидной служанкой к кухне, по дороге выпытывая особенности здешнего распорядка.
Особенностей не было. Потому что никто толком не знал, что делать завтра. Управитель, герр Хольтер, следил за тем, чтобы камины горели, а в кладовой и на столах было мясо и хлеб да во дворе дрова. За остальное поручиться не мог никто. Не то что при покойном архие… Тут девушка осеклась и залепила себе рот ручкой – на разговоры о предыдущих хозяевах замка было наложено негласное вето.
Кухня располагалась недалеко от главной залы, видимо, чтобы зимой блюда не стыли. Сейчас перед двумя печами, на которых выпекались хлеба для сиятельных господ, толпилось человек двадцать прислуги: конюхи, повара и поварята, личные слуги сиятельных (те старались держаться отдельно), садовники и прочие. Челядины рангом повыше, вроде виночерпия, казначея или смотрителя подземной тюрьмы, завтракали отдельно, чтобы подчеркнуть свое привилегированное положение.
Чуждые всяким условностям, Костя и Захар с ходу вклинились в толпу у двух длинных столов, на которых были расставлены блюда вчерашней трапезы благородных. Присутствующие накладывали себе кашу в глубокие глиняные плошки и, макая хлеб в застывшую подливу с блюд и срезая остатки мяса с ребер жаркого, предавались утреннему перемыванию костей своих господ. Правда, при появлении русичей разговоры попритихли, но не прекратились.
Пришедшим дали немного времени на то, чтобы освоиться. Потом засыпали кучей вопросов: откуда они, в каких землях и у каких дворов бывали, где такие одежды откопали, а правда, что… Гам прекратился, когда Сомохов, брезговавший объедками, стукнул плошкой с кашей об стол.
Шум стих.
Улугбек Карлович заявил, что они купцы из дальних стран, откуда же родом и государыня Адельгейда. Здесь проездом по ее личному приглашению, видели много, потому их и пригласили ко двору.
То, что они гости самой императрицы, немного остудило любопытных, но особо кокетливые служанки продолжали задавать вопросы, правда периодически постреливая глазками и похихикивая. Видно, котировки «полочан» пошли вверх.
Поесть и толком ответить на интересующие дворню вопросы русичам не дали. Минут через двадцать после появления их на кухне из коридора, ведущего в донжон [92] , вбежал слуга с требованием представить вчерашних сказителей пред лицо государя императора. И побыстрей.
Этим он здорово раздосадовал Захара, прижавшего в углу молоденькую служанку одной из фрейлин. Белокурая плутовка отзывалась на типичное, по здешним меркам, имя Грэтхен. Небольшой запас слов немецкого языка молодой сибиряк использовал, чтобы рассказать симпатичной малышке о прелестях страны, в которой не будет угнетателей и угнетенных. Из-за волнения он путал произношение и коверкал слова, но Грэтхен только кивала, внимая увлеченным тирадам своего новоявленного поклонника, превосходившего шириной плеч и ростом любого из собравшихся на кухне слуг. Судя по взглядам, кидаемым в их сторону мужскими представителями низшего сословия, словоохотливый промысловик-красноармеец был не первым почитателем сей молодой особы.
92
Донжон – главная (часто единственная) башня замка, в которой традиционно размещались тюрьма, кладовые, арсенал и спальни господ.
Когда «полочане» поднялись к комнате, которую занимал Генрих, было около девяти утра. У входа их встретил небольшой юркий паренек, важно заявивший, что император изволит одеваться. Но вчерашнего сказителя приказывал немедля к нему проводить.
Остальных «полочан» оставили стоять за дверью. Захар тихонько возмущался: «Зачем всех-то звали, если Сомохов один нужен?»
На что Горовой уверенно заявил, что для порядка. Видно ведь, государь – человек военный, вот и должен всех в строгости держать. На что уже Костя шепотом рассказал анекдот про парня, вернувшегося из армии. «Вернулся из армии в свою деревню парень, а все его донимают: как там, в армии, как там? Он и отвечает: «Завтра покажу». Наутро колокольный звон в шесть утра. Все в исподнем несутся к церкви деревенской, а там тот парень стоит и командует: «Так, мы с отцом на рыбалку – остальные свободны». После анекдота Захар заржал так, что пришлось затыкать ему рот. А вот подъесаул обиделся. Пока ждали, он еще долго втолковывал Косте, что в армии главное – порядок и субординация, а то вот… и так далее.
Когда Сомохов вошел в гостиную к властителю Германской империи, тот был уже одет и вел неспешную беседу с маленьким сухопарым человечком в длинной мантии. При появлении Улугбека разговор прекратился, незнакомец прервал беседу и, пожелав его величеству удачной охоты, вышел. Проходя мимо Улугбека, он мельком окинул того взглядом и вежливо поздоровался, слегка склонив набок голову, будто вытирая что-то на воротнике подбородком. Ученый ответил таким же вежливым поклоном.
– Мой врач, итальяшка, – кивнул в сторону закрывающихся дверей Генрих. – Маг в своей работе.
Генрих перевел взгляд на Сомохова и широко улыбнулся:
– Ну что, купчина, был на оленьей охоте?
Улугбек Карлович честно ответил, что нет, не был.
Император удовлетворенно хмыкнул:
– Со мной поедешь сегодня. Нечего тут дам развлекать. – Он поправил перевязь меча. – Пускай им этот миннезингер [93] попоет, а мы у костра о войнах славных послушаем.
Поясняя, германец добавил:
– На дороге к северу видели оленей. Если до ночи не загоним, то ночевать в замке Гаубвиц будем. А успеем, сюда вернемся. – Генрих хмыкнул, глядя в лицо ученому. – И этих двух, которые вчера столбами отстояли, тоже тут оставь. Еще одной истории – навроде той, что ты вчера на ночь рассказал, я не выдержу. – Мясистые губы императора растянулись в улыбке, обнажая желтые крепкие клыки. – Курт выдаст тебе лошадку. Не отставай. – И повелительно добавил: – Иди.
93
Миннезингер – поэт любви, название сродни трубадуру (ст.-нем.).
Сомохов низко поклонился и вышел. Немец, насвистывая, начал причесывать усы. Сегодня у него было отличное настроение.
Императрица Адельгейда изволили гневаться. Даже, если выражаться точнее, находились в том состоянии, которое потомки будут называть истерикой.
Встав к обедне, жена германского самодержца узнала, что ее августейший муж изволил отбыть на охоту к замку Гаубвиц. Его величество обещал вернуться к вечерне, но может статься, и задержится в замке на пару дней.
– Лахудра, – ревела у себя в комнате венценосная супруга богопомазанного государя. – Стерва. Дрянь… А он-то, он-то клялся… Кобель!
– Кто? – не выдержала одна из фрейлин.
Это подействовало как ушат холодной воды.
Разобиженная жена прекратила рыдания, хлюпнув носом напоследок, окинула ледяным взглядом рядок замерших придворных дам и, чеканя слова, прорычала, срываясь на крик:
– Все вон!!!
Стайка девушек и полных дебелых матрон брызнула в сторону двери.
Хозяйка замка усталым голосом добавила:
– Лана, стой.
Иоланта послушно остановилась в дверях.
– Иди сюда.
Красавица повернулась и подошла к растрепанной императрице.
– Все равно уехал. – Адельгейда восстановила дыхание и более спокойным тоном продолжила: – Помоги мне одеться. Будем слушать скальда вчерашнего.
И, бросив взгляд на разулыбавшуюся воспитанницу, с легкой усмешкой добавила:
– Ой, не к добру этот румянец. – Не выдержала и рассмеялась, размазывая незасохшие слезы. – Вижу, нравится тебе скальд давешний.