Меч на закате
Шрифт:
У наших лучников, стоящих неподалеку, теперь был свет, и они, укрывшись за ближайшими кустами, принялись стрелять с таким расчетом, чтобы стрелы, описывая крутую дугу, перелетали через крепостную стену по обе стороны от надвратных башен и падали на головы обороняющимся. К некоторым из стрел были привязаны пропитанные смолой пылающие тряпки, и их огненный след был похож на след падающей звезды в зимнюю ночь. Несколько неприятельских стрел полетело в нас в ответ, но не очень много; защитники крепости были слишком заняты самими воротами, чтобы тратить время на стрельбу из лука (без сомнения, мы полностью завладели их вниманием, и Бедуир должен был использовать свой шанс теперь или никогда!). Гвалт за воротами был таким неистовым, что на какой-то миг я, сидя на старике Ариане среди своего эскадрона, сразу за пределами досягаемости света пламени, забеспокоился, что не услышу с дальней стороны форта сигнал Бедуира, сообщающий мне о его готовности; я боялся даже, что и он может не услышать мой рог, трубящий атаку. Координация наших действий значила так много, что ни один из нас не мог себе позволить пропустить сигнал другого.
Баррикада с ревом и грохотом обрушилась, и к грозовому небу взметнулась стена пламени; ветер подхватил ее гребень и загнул его вниз, словно у готовой разбиться волны; по крепости разлетелись клочья огня; и в мгновенном потрясенном затишье, последовавшем за падением баррикады, я услышал боевой клич Арфона, едва различимый сквозь расстояние и вой бури: «Ир Виддфа! Ир Виддфа!», и понял, что момент настал.
Ариан был покрыт потом; я чувствовал, как он вздрагивает и трясется подо мной, потому что, как и все лошади, он испытывал ужас перед огнем. Все лошади… Что, если они откажутся идти в пылающий проем ворот? Мне следовало бы приказать провести весь штурм в пешем строю, но нам необходим был грохот и натиск конной атаки. Теперь уже не было времени для сожалений или колебаний; не было времени дать огню успокоиться, хотя наши ребята, подобравшись поближе к стенам, где стрелы и копья защитников крепости не могли их достать, уже забрасывали пламя охапками свежего папоротника, чтобы укротить его хоть на мгновение. Над папоротником, шипя, поднялся белый пар, стена огня опала и стала неровной, и я крикнул своему трубачу:
— Давай, парень, — атаку!
Знакомые звуки охотничьего рога взметнулись в воздух, и я нагнулся к мокрой от пота шее Ариана.
— Теперь! Теперь, братишка!
Он фыркнул и тряхнул головой, начиная принимать в сторону, и я накрыл ему глаза полой своего плаща. Я знал, что вслепую он пойдет туда, куда я его пошлю, потому что он доверяет мне.
— Давай! Вперед, мой мальчик!
Он поколебался еще мгновение, а потом, вызывающе и отчаянно заржав, пошел рысью, и я услышал, как за ним по пятам застучали копыта остальных лошадей. Жар от полыхающих ворот ударил мне в лицо, словно кулак; я задохнулся и ослеп от чада наполовину потухшего пламени. Я прижимался лицом к шее Ариана, отчасти для того, чтобы защитить глаза, отчасти для того, чтобы он расслышал мой голос в этом гаме. Я направлял его только при помощи колен, бросив повод ему на шею, чтобы освободить руки для копья и для полы плаща, закрывающей ему глаза. Я пел ему, кричал в его прижатое ухо:
— Вперед, мужественное сердце! Ну, ну, ну — пошел, пошел, мой храбрый красавец! Пошел, мой герой!
И старый Ариан действительно отвечал мне, как герой. Он весь подобрался — благородная душа — и, чувствуя в ноздрях ужас огня, галопом помчался вперед, в темноту, сквозь закрытую клубами пара, потрескивающую преисподнюю ворот и сгрудившиеся за ней копья. А за нами ринулись остальные, топча огонь круглыми копытами и рассыпая во все стороны алые угольки, похожие на искры, летящие с наковальни. Я испустил боевой клич и услышал, как он эхом возвращается ко мне сквозь ревущий хаос лагеря. «Ир Виддфа! Ир Виддфа!» Охотничий рог гудел снова, и внезапно из сердца расстилающегося перед нами лагеря ему ответил гулкий рокот саксонских труб и низкое пульсирующее ворчание восьмифутовых боевых рогов скоттов. Мы понеслись в их сторону.
Горящие стрелы и пламя, сорванное ветром с горящих баррикад, подожгли грубую кровлю на некоторых постройках; и в мечущемся, растрепанном ветром свете мы снова и снова устремлялись на плотную массу неприятельского войска, увлекая Алого Дракона Британии к сердцу лагеря, где, как подсказывали нам боевые трубы и поднятые знамена, мы должны были встретить Гуиля, сына Кау, его дружинников и союзных с ним вождей. Наша пехота хлынула следом за нами, топча все еще дымящиеся угли, которые мы раскидали, освободив ей проход, и вскоре в каждом уголке огромного форта кипела рукопашная. А с северной стороны, где Бедуир и его отряд перескочили через осыпающуюся стену, к нам быстро приближались звуки боевого клича, подхваченного несколькими десятками торжествующих голосов.
Я почти ничего не помню о последней стадии боя. После того, как исчезает какой бы то ни было намек на упорядоченность, в каждой битве почти нечего вспоминать, кроме хаоса и запаха крови и пота, общих для всех сражение; и чувствуешь себя очень усталым, и в голове стоит туман… В конце концов они дрогнули и побежали прочь — те, кто мог, — перелезая через разрушенные части стен, прыгая вниз с крепостных валов и скатываясь по заросшему кустарником эскарпу, на котором оставались лежать их убитые.
Потом наступил момент, когда последняя схватка была закончена, и огромный лагерь охватила внезапная тишина; и даже ветер, казалось, утих на какое-то время. Наши люди тушили загоревшиеся крыши, а я стоял у остатков кухонного костра, обнимая Ариана за шею, и нахваливал и утешал старого жеребца, на боку которого кровоточила рана от удара копьем. «Потом, — словно в тумане думал я, — нужно будет промыть ее; потом, если будет вода». Без сомнения, когда-то давно кто-то что-то говорил насчет нехватки воды? Моя голова начала медленно проясняться, и я увидел Бедуира, который прихрамывая шел в мою сторону; из раны над самым его коленом струйками сочилась кровь.
— Хорошая охота, — сказал я, когда он подошел.
— Хорошая охота.
— Никаких следов Гуиля?
— Пока никаких, но мы еще только начали осматривать мертвых и раненых. Их там порядочно.
— А как насчет наших собственных потерь?
Эбуракум словно повторялся заново, но после большинства сражений приходится задавать почти одни и те же вопросы.
— Насколько можно пока судить, они не очень большие. Я потерял несколько человек, прорываясь в форт через северный вал, но большая часть волчьей стаи была сосредоточена у горящих ворот; хотя мне думается, что эта твоя атака сквозь пламя была больше похожа на удар молнии, чем на что-то, с чем можно бороться.
А потом он сказал:
— Мы потеряли девять лошадей; это я знаю.
И последние остатки тумана вылетели из моей головы (оглядываясь в прошлое, я думаю, что, наверно, получил в том бою удар по голове и сам того не заметил, потому что обычно я не чувствовал после сражения такой усталости).
Я взглянул на Бедуира, почти не обращая внимания на то, что Ариан начал теребить губами мое плечо. Эта потеря хуже, чем потеря такого же количества людей; но тут уже ничем нельзя было помочь, даже руганью и проклятиями.
— Ну что ж, теперь у нас есть зимние квартиры — хотя они несколько нуждаются в уборке, — сказал я. Эмлодд подошел, чтобы забрать у меня Ариана, и я отдал ему старого жеребца, а потом обратился к тому множеству дел и решений, к той общей расчистке, которые всегда ожидают любого военачальника после того, как сражение закончено.
Гуалькмай, как обычно, невозмутимо работал среди наших раненых, снесенных в не имеющий крыши барак; проходя мимо полуразвалившейся двери, я услышал, как кто-то вскрикнул от боли и в ответ раздался его спокойный, одновременно властный и ободряющий, голос.