Меч на закате
Шрифт:
— Прекрасно, если ты боишься, что я по дороге попаду в засаду, позволь мне остаться здесь на все лето. Я буду в достаточной безопасности за этими мощными красными стенами.
— Ты так думаешь? На лето мы сводим гарнизон в Тримонтиуме почти на нет, чтобы освободить всех, кого только можно, для военной тропы. Ты представляешь некоторую ценность как заложница, и если наши враги, какими бы разбитыми и разрозненными они ни были, прослышат, что жена Медведя осталась здесь с такой маленькой охраной, ты можешь навлечь смертельную опасность и на себя, и на крепость. Я не могу позволить себе потерять ни одну из вас.
— Но в особенности Тримонтиум, — сказала Гэнхумара и немного отстранилась от меня на ходу. — Ну что же, я ведь обещала тебе, что не буду чересчур навязчивой женой.
Я сделал неловкое, протестующее движение в ее сторону, но тут же остановился — из-за людей, которые все еще торчали в воротах. Даже наедине с Гэнхумарой я стыдился каких-либо интимных жестов, будучи калекой во всем, что касалось любви; а уж на глазах у посторонних я вообще не мог к ней притронуться.
Ворота были теперь совсем близко, и она заговорила быстро и очень тихо, с едва слышным, несчастным смешком.
— Нет-нет, тебе не нужно делать вид, господин мой; какая-то часть тебя вздохнет с огромным облегчением, когда я уеду.
— А часть меня будет тосковать по тебе, как только что ослепший человек тоскует по первому свету утра, — сказал я таким же приглушенным голосом.
Тогда она оглянулась на меня и на последние несколько шагов снова приблизилась ко мне. «Да поможет Бог нам обоим!» — сказала она, как сказала в ту, самую первую, ночь. И нас накрыла длинная вечерняя тень надворотных башен.
К концу этой летней кампании я понял, что, по крайней мере, на какое-то время могу спокойно предоставить Валентию самой себе и наконец-то отправиться на юг, чтобы выполнить обещание, данное мной четыре года назад в Эбуракуме. И в последовавшее за этим лето я не отослал Гэнхумару к ее отцу, но в первый и единственный раз за все годы, что мы провели вместе, взял ее с собой. Сейчас это решение кажется мне странным, и, оглядываясь назад, я не могу сказать со всей уверенностью, как я пришел к нему. Думаю, причина была в том, что мне так сильно этого хотелось. Я знал, что монахини маленькой местной общины, которые бежали вместе с остальными жителями Эбуракума после того, как пришли Морские Волки, вернулись теперь в город, к тому, что сохранилось от их обители. Я мог оставить Гэнхумару у них и, может быть, если мне позволили бы превратности войны, время от времени навещать ее в течение этого лета.
Итак, мы отправились на юг, оставив в Трех Холмах и Кастра Кунетиум обычный небольшой гарнизон. Старая Бланид ехала в обозе, словно потрепанная старая ворона, цепляющаяся за задок фургона, но Гэнхумара снова надела штаны и короткую тунику, которые, когда она убирала волосы, все еще делали ее похожей на мальчика, и ехала впереди вместе с Товарищами.
Жители Эбуракума приветствовали наше возвращение так, словно мы были их давно потерянными родственниками; они толпились на улицах и встречали нас радостными криками. Я выглядывал среди них Хелен, но не видел ее до тех пор, пока брошенный сверху пучок красных, как мак, лент не ударил едущего рядом со мной Кея по губам; и тогда я подняв глаза и заметил ее смеющееся, пылающее лицо в одном из верхних окон. Она махала рукой нам обоим, и я помахал ей в ответ. Кей засунул ленты за пазуху туники и сквозь свою огненную бороду начал посылать Хелен смачные воздушные поцелуи, словно и не любил каждую девушку из обоза и пару десятков других в придачу и не пресытился ими всеми с тех пор, как в последний раз лежал в ее объятиях.
Они хорошо проявили себя за последние четыре года, эти люди из Эбуракума и из края бригантов; они сохранили свой город свободным от Морских Волков и кое-где даже оттеснили саксонские поселения с побережья и из устьев рек; и важничали теперь, как собака с двумя хвостами. Но и для нас еще оставалось достаточно работы. Пока войско готовилось к походу, мы, как и раньше, встали лагерем в старой крепости, и в течение многих дней гомон бесчисленных сделок, заключавшихся в амбарах торговцев зерном и в лавках, где продавали вяленое мясо и кислое вино, изготавливали луки со стрелами и дубили кожи, грозил перекрыть скрежет напильников и удары молотка по наковальне, доносившиеся из кузни Джейсона и из оружейных мастерских по всему городу.
Я дождался последнего дня перед тем, как выступить в поход, и только тогда отвез Гэнхумару, которую сопровождала все еще ворчащая и машущая руками Бланид, в обитель Святых жен. Это было длинное приземистое здание, обращенное гладким, глухим фасадом на Улицу Суконщиков, которая вела к воротам крепости.
Залатанные местами стены, на которых еще сохранились следы пожара, и кое-как уложенная новая кровля, из-под которой то тут, то там торчали концы обуглившихся балок, достаточно ясно говорили о том, в каком состоянии оставили монастырь саксы. Мы поговорили с матерью-аббатисой в ее маленькой отдельной келье, и после того, как Гэнхумаре был оказан вежливый прием и маленькая, суетливая, похожая на грустную птичку сестра увела ее от меня, я задержался, чтобы сказать еще несколько слов женщине, которая правила этим заботливо отгороженным мирком.
Она была высокой и, думаю, некогда была красивой. Ее руки, лежащие на обтянутых черной рясой коленях, и сейчас еще были красивыми и сильными, хотя и узловатыми от подагры и желтовато-белыми, как кость распятия, висящего на побеленной известью стене у нее за спиной, — крупные руки, которые я мог представить сжимающими меч. Я инстинктивно почувствовал, что она была бы достойным противником для любого, кто носит клинок, и проникся к ней за это еще большей симпатией — так один хороший боец признает свое братство с другим.
— Ты хотел сказать мне что-то еще, милорд граф Британский?
— Только вот что, — в этом между нами не должно быть никаких уверток и недомолвок. — Я не хочу, чтобы вы давали приют леди Гэнхумаре, обольщаясь ложными надеждами на дары для вашего монастыря. Все деньги, что у меня есть, все сокровища, которые я могу добыть, идут на то, чтобы кормить моих людей, покупать боевых коней и заново закаливать клинки. И более того, вот уже в течение многих лет я считаю, что, поскольку я сражаюсь, помимо всего прочего, и за то, чтобы сохранить крышу над головой церкви, не дать погасить огонь на ее алтарях и не позволив перерезать глотки ее святым братьям и сестрам, то не я должен что-то церкви, а церковь должна мне.
— Да, я слышала это — тоже в течение многих лет, — сурово сказала аббатиса.
Тут мне пришло в голову еще кое-что, и я шагнул к креслу с высокой спинкой, в котором она сидела.
— И еще одно, святая мать; я не хочу выказывать этим неуважение, но завтра я выступаю в поход, а Гэнхумара останется в ваших руках. Как мы оба с тобой знаем, церковь Христова не питает ко мне особой любви, и, по правде говоря, это не мешало мне спать по ночам; так что если, вернувшись, я узнаю, что с моей женой не всегда и не во всем обращались хорошо и любезно, то, хоть вы и женщины…