Меч на закате
Шрифт:
Я поблагодарил ее и последовал за широкой черной спиной, которая неспешно проплыла вдоль вымощенного каменными плитками коридора, пересекла голый зал, в котором стояли лавки и столы на козлах, и вывела меня в узкий наружный дворик с колодцем посредине. Какая-то молоденькая монашка доставала из колодца воду, но не подняла взгляда, когда мы проходили мимо. Наверно, это был бы грех. С дальнего конца двор огораживала высокая, изогнутая, осыпающаяся стена, которая выглядела так, словно в старину могла быть частью внешней стены какого-нибудь театра; и в ней открывался сводчатый проем. Толстая монахиня высвободила одну руку из широких рукавов своего одеяния и, не поднимая глаз на мое лицо, указала в ту сторону.
— Пройди туда, и ты найдешь ее. Но прошу тебя, будь осторожен: наша кошечка всегда кормит своих котят посреди дорожки; а поскольку они все полосатые, их не так-то легко заметить, если они окажутся в тени от вишни… Я пойду скажу Бланид про одежду леди Гэнхумары. У госпожи такие красивые юбки, синие и фиолетовые, и плащ в клетку; но она носила здесь только серый…
Проходя сквозь проем в стене, я слышал за спиной постукивание ее грубых сандалий, пересекающих двор в обратном направлении.
За стеной была длинная, не правильной формы полоска сада, обнесенная со всех сторон высокими стенами и с виду не имеющая другого выхода, кроме того, через который я вошел. Место, наполненное мягкими коричневато-серыми, и зелеными, и шелковистыми мышино-коричневыми красками трав и лекарственных растений, уже пошедших в семена; место, куда уже затихающий снаружи, на улице, гвалт доходил только как рокот прибоя на далеком берегу. И в дальнем конце, повернувшись лицом к выходу, стояла Гэнхумара, неприметная и неяркая, как и сам сад, если бы не сияние ее волос.
Увидев меня, она торопливо шагнула вперед, потом остановилась и стояла совершенно неподвижно, ожидая, пока я подойду к ней. В конце концов, поскольку мои глаза видели только Гэнхумару, я все-таки чуть не наступил на полосатую кошку, но как раз вовремя заметил ее там, где тень от вишни полосами падала на дорожку в последних лучах угасающего заката, и благополучно переступил через нее и ее жадно сосущих котят.
Потом я стоял рядом с Гэнхумарой, держа в ладонях ее протянутые руки. Мне хотелось сдавить ее в объятиях, крепко прижаться губами к ее губам, но она казалась такой чужой в своем старом сером платье, чужой и очень далекой от меня, словно и сама была монахиней; и я не смог.
— Гэнхумара! Гэнхумара, с тобой все хорошо?
— Неплохо, — сказала она, потом добавила, эхом откликаясь на мои слова своим низким, звучным голосом:
— Артос! Артос, ты действительно пришел так быстро?
— Я не собирался приходить, пока не избавлюсь от своих доспехов и от добрых жителей Эбуракума. Но мне внезапно показалось, что я нужен тебе, — ты словно позвала меня, Гэнхумара.
— И поэтому ты пришел.
— И поэтому я пришел, — я держал ее за руку, увлекая ее к выходу из сада. Я не знал, почему мне казалось, что я должен увести ее отсюда как можно быстрее. Это несомненно не имело никакого отношения к суматохе на улице; скорее, это было похоже на внезапное чувство опасности. И, однако, было совершенно непонятно, что могло угрожать ей в этом тихом монастырском саду.
— Я оставил добрых жителей Эбуракума и все свое войско вопящими под дверью, как Дикая Охота. Ты правда звала меня, Гэнхумара?
Она взглянула мне в лицо серьезными дымчато-серыми глазами из-под пушистых золотисто-каштановых бровей.
— Да, — сказала она. — старый Марципор, который рубит для обители дрова и помогает делать самые тяжелые работы по саду, сегодня утром принес нам весть, что граф Британский вступит в Эбуракум еще до сумерек; и весь день город гудел, и весь день я ждала. А потом я услышала крики, и трубы, и топот конских копыт, и поняла, что ты уже в Эбуракуме и что тебе нужно будет проехать по этой улице, чтобы попасть в крепость, и я подумала: «Скоро, когда он благополучно доставит весь этот кавардак в лагерь, и сбросит свои потные доспехи, и, может быть, поест, и найдет время передохнуть, тогда он придет за мной. Сегодня вечером, или, может быть, завтра утром он придет за мной». А потом, совершенно внезапно, я поняла, что не могу ждать. Я достаточно терпеливо ждала все лето, но когда я услышала лошадей и крики: «Артос!», я поняла, что не могу больше ждать, — я словно задыхалась за этими стенами. Думаю, если бы ты проехал мимо, я заставила бы монахинь отпереть дверь и выбежала бы следом за тобой, чтобы поймать твое стремя, — она прервала сама себя. Нет, я не сделала бы этого — конечно же, не сделала бы. Я как-нибудь дождалась бы, пока ты придешь.
Мы прошли через узкий арочный проем и снова оказались во дворе. Странное чувство опасности было теперь менее настойчивым, и я начал в душе обзывать себя глупцом. Около сруба колодца я остановился и, повернувшись, взглянул на Гэнхумару. Она казалась теперь не такой чужой, словно и ее тоже покидала тень, словно в ней снова пробуждалась жизнь; и я в первый раз заметил, что она перестала заплетать косы и собрала тяжелую массу волос в пучок на затылке, на манер римских женщин; это отчасти было причиной того, что она показалась мне чужой. Теперь я готов был схватить ее в объятия и поцеловать, не обращая внимания на наблюдающие за нами глаза, но она удержала меня, упираясь обеими руками мне в грудь и умоляя со странной настойчивостью: «Нет, Артос! Пожалуйста, пожалуйста, не здесь!», и момент прошел, и нас окружили темные фигуры монахинь, и она поворачивалась от одной к другой, прощаясь с ними, а за их спинами стояла старая Бланид, сжимая в руках узелки с ее одеждой.
— Да пребудет с вами Господь, сестра Гонория, сестра Руфия… молитесь за меня… сестра Пракседес.
Но теперь было не время для долгих прощаний. Я подхватил ее на руки и понес наружу сквозь возбужденную толпу одетых в черное монашек, через трапезную, вдоль коридора и дальше по пологим ступенькам. Какая-то сестра торопливо забежала вперед, чтобы отпереть нам задвижки и засовы на двери. Бланид шлепала за нами следом, радостно причмокивая беззубым ртом. И вот так, словно силой увозя невесту, я вынес Гэнхумару на запруженную толпой улицу.
Нас встретил рев тех, кто стоял достаточно близко, чтобы видеть, что происходит, высокий радостный визг женщин, взрыв смеха и приветственные возгласы моих Товарищей. Бедуир спешился и теперь стоял, держа под уздцы Ариана и свою лошадь. Кабаль, который сидел, вздрагивая от напряжения, там, где я его оставил, вскочил и бешено завилял хвостом. Я подкинул Гэнхумару на спину Ариана, схватил у Бедуира повод, уселся в седло за ее спиной и устроил ее у сгиба своей левой руки. Бедуир подсмеивался надо мной, и его некрасивое лицо сияло и лучилось этим смехом.
— Та-та! Доблестный подвиг, старый герой! Вот будет тема для песни!
— Спой нам ее после ужина! — крикнул я и ударил каблуком в бок Ариана.
Старый жеребец рванулся вперед, Бедуир вскочил в седло, Фарик подъехал ко мне вплотную с другой стороны, громко приветствуя свою сестру, и все остальные Товарищи со звоном и топотом устремились за мной. Гэнхумара оглянулась через мое плечо на маленькую, глубоко утопленную в слепой монастырской стене дверь, и я почувствовал, как по ее телу пробежала дрожь.