Меч Вайу
Шрифт:
Первым не выдержал этого словоблудия менее искушенный в дипломатических тонкостях басилевс тавров. Он приказал приготовить ужин в своем доме на двоих и, предусмотрительно удалив слуг и домочадцев, принялся прислуживать сам, подчеркивая этим, что предстоит весьма серьезный и доверительный обмен мнениями по поводу важных дел, о которых не должны знать посторонние. И оделся он в соответствии со своим саном. Если до этого басилевс запросто щеголял в старом кафтане, подпоясанном узким сыромятным ремешком, с прицепленным к нему простым ножом с широким лезвием, и узких кожаных шароварах, заправленных на скифский манер в мягкие сапожки с короткими голенищами, то теперь пурпурный кафтан подчеркивал снежную белизну рубашки тонкого полотна, шаровары из дорогого заморского шелка ниспадали на узкие остроносые башмаки, украшенные золотом и драгоценными камнями, внушительных размеров меч с кривым лезвием и золотой рукоятью был прикреплен к широкому поясу, окованному золотыми пластинами, а на плечи басилевс накинул черный короткий плащ с шитым золотом изображением Девы. Вина к ужину были поданы тоже приличествующие моменту – дорогие родосские и книдские, с густым и приятным ароматом, пьянящие и возбуждающие аппетит.
– Уважаемый Тихон, я могу быть с тобой откровенен? – спросил Окит переводчика после того, как они насытились.
– Великий басилевс откровенен со мной с первого дня пребывания у него в гостях, – мягко укорил его Тихон прозрачным намеком на слегка затянувшееся представление.
– Надеюсь, ты меня в этом извинишь, – правильно понял слова переводчика басилевс. – Я всегда был высокого мнения о твоих выдающихся способностях и всегда восхищался твоим умом и проницательностью.
– Я тоже преклоняюсь перед незаурядными качествами вождя тавров, – серьезно сказал Тихон, чувствуя, что на этот раз басилевс говорит совершенно искренне. – Поэтому мне хочется ответить откровенностью на откровенность. И, клянусь тебе Девой, я не оскверню свои уста ложью.
– Благодарю, – слегка наклонил голову басилевс. – Я тебе верю и не хочу утруждать себя дипломатическими уловками, как это принято у эллинов. Буду говорить прямо: мне нужна твоя помощь.
– Можешь располагать мною, великий басилевс, – просто ответил Тихон. – Если только это не касается нескольких дипломатических тайн, за какие я поручился своим словом.
– А разве есть такие тайны? – прищурив слегка раскосые черные глаза – наследство от отца, – спросил Окит.
– А разве у великого басилевса тавров не найдется хотя бы одной тайны, которую он утаит даже в самом откровенном разговоре со мной? – ответил Тихон вопросом на вопрос Окита.
– У меня? – удивился басилевс, стараясь сообразить, к чему клонит переводчик царя Фарнака.
– Думаю, что… вряд ли, – слегка поколебавшись, сказал он.
– Тогда не может ли мне ответить великий басилевс, – перешел в наступление Тихон, – что случилось с торговым караваном ольвийского купца Феокла? Их сопровождали биремы тавров прошлым летом.
Окит на какой-то миг растерялся. Он действительно высоко ценил своего соотечественника за его ум и проницательность, но чтобы тот мог разгадать самое сокровенное, такое ему и в голову не могло прийти: тщательно подобранные команды судов, отправившие на дно Понта Евксинского всех ольвиополитов, не отличались болтливостью, хорошо зная, что длинные языки басилевс рубит под корень.
– М-мда, – дернув черным усом, потер бритый подбородок Окит. – Я не смогу… тебе ответить на этот вопрос…
Красивое, чуть скуластое лицо Окита с прямым носом порозовело от внезапно нахлынувшего раздражения. Басилевсу (как и всем властелинам) не очень нравилось узнавать, что есть люди не менее умные и талантливые, чем он. Какое-то время собеседники молчали, погрузившись в раздумья. Окит пытался разобраться в своих чувствах к этому странному соотечественнику, не побоявшемуся сказать басилевсу правду в глаза, пусть и в завуалированном виде, правду, которая могла стоить ему жизни, и спрашивал себя, как теперь поступить со своим гостем. А Тихон, внутренне сжимаясь и ругая себя за непозволительную дерзость, все-таки был твердо убежден, что поступил правильно, заставив Окита в предложенной им же игре уважать партнера, чтобы в дальнейшем не попасть в зависимое положение.
Наконец Окит наполнил чаши вином и, запрятав хитроватую улыбку где-то в уголках рта под усами, пододвинул одну из них к Тихону.
– Ну, а если тайна, за какую ты поручишься своим словом, касается басилевса тавров Окита? – спросил он у переводчика, словно и не было предыдущих вопросов.
– В этом случае я принесу искупительную жертву Деве, и пусть великий басилевс не сомневается – в кратчайшие сроки он будет посвящен в нее, – не колеблясь, твердо ответил.
Тихон, смотря прямо в глаза Окиту.
– Я предлагаю освятить нашу дружбу и будущее сотрудничество, – сказал Окит, снимая с шеи золотую фигурку Девы; Тихон молча кивнул, соглашаясь.
Басилевс тавров и переводчик сделали на руках надрезы и, вымазав кровью изображение Девы, поочередно окунули его в чаши с вином. Так повторяли они несколько раз, затем неторопливыми глотками выпили чаши до дна. Теперь их соединяло нечто большее, чем просто хорошее отношение друг к другу. И пусть они не стали побратимами, потому что как скифы, так и тавры придавали этому обычаю большое значение и могли совершать обряд братания только на поле боя, когда один из братающихся по меньшей мере спас жизнь другому (тех, кто имел больше трех побратимов и кто совершал этот обряд в пьяном виде во время мирных будней, скифы и тавры презирали), но, выпив вино, освященное кровью и Девой, басилевс Окит и переводчик Тихон стали друзьями.
Поэтому, выслушав просьбу Тихона о помощи в освобождении матери из рабства, басилевс тавров долго не раздумывал.
– Завтра я пошлю гонцов ко всем вождям племен тавров. Пусть доложат мне, что им об этом известно. И завтра же мои верные люди отправятся в Неаполис к царю Скилуру. Если твоя мать там, в скором времени ты сможешь прижать ее к своей груди.
– Для выкупа нужно золото. Сколько понадобится, я заплачу…
– Нет! – перебил Тихона басилевс. – Это моя забота. А ты пока отдыхай. Могу предложить хорошую охоту: олени, косули, дикие бараны – их тут изобилие. Или желаешь сразиться с медведем? Найдем…
ГЛАВА 19
Афеней, вялый, с нездоровым отечным лицом, лежал в своей юрте, стоящей чуть поодаль от походных сарматских кибиток, возле кустарника. Осторожный и хитрый, лазутчик сармат и здесь остался верен себе: среди кустов и примыкавших к ним зарослей легче было ускользнуть незамеченным от сколотов. Ночевал Афеней в юрте редко, с полным основанием считая, что ему вовсе не обязательно подставлять грудь под острие дротика или стрелы, случись ночная вылазка сколотов, как уже не раз бывало за время осады – несколько тайных, хорошо замаскированых убежищ-землянок отрыли ему подручные Одинокого Волка в лесах, где ольвийский купец и коротал в одиночестве ночное время.
С вождем языгов у Афенея отношения не сложились. Властолюбивый и жестокий Дамас с недавних пор делал вид, что не замечает вызывающего поведения Афенея, который взял за правило исчезать из лагеря в самые неподходящие моменты, не ставя его в известность. Афеней в глубине души побаивался вспыльчивого Дамаса – тот мог в приступе ярости предать забвению услуги купца как лазутчика, а также наказ царя роксолан Гатала всячески содействовать ему в выполнении тайного поручения (что больше всего бесило языга) и попробовать своим мечом крепость шейных позвонков нахального эллина. Но идти на поводу у недалекого и грубого варвара Афеней не хотел, понимая, что рано или поздно тот возомнит себя вершителем его судьбы, как это случилось с царем Гаталом, и тогда ему не сдобровать. Но если Гатал не скупился на плату лазутчику-купцу, то с Дамаса взятки были, как говорится, гладки: темный кочевник предпочитал золоту коней и оружие, хорошие вина и наложниц, поэтому всю добычу с набегов тратил на свой гарем, пиры, вооружение телохранителей и боевой дружины, а услуги Афенея принимал как должное, изредка оказывая тому честь приглашением на пиршество, где сарматы позволяли себе издевки в адрес купца. Злопамятный.