Меч Вайу
Шрифт:
– Это он… это… это все он! – ползал в ногах Абариса кривоногий, показывая на мертвого предводителя охотников.
– У-у, пес! – полоснул его нагайкой проводник.
– Перестань, – придержал проводника за руку Абарис. – Кто вы? – обратился он к пленнику.
– Мы… мы – алазоны… Лесные алазоны. Пощади- те! – опять возопил кривоногий.
– Разве вы не знали, что посольство неприкосновенно? – Абарис брезгливо оттолкнул пленника, пытавшегося целовать ему ноги.
– Было… Да! Было… Это он! Я предупреждал, я не хотел этого! Поверь мне!
– Ну, а если вы это знали, так чего же ты хочешь от меня? Посмотри! – гневно скривился Абарис, показывая на тела мертвых сколотов. – Мы шли с миром, а вы нас встретили копьем. Но Великая Табити не дала свершиться неправому делу. И ей будет неугодно, если такая мерзкая тварь, как ты, сохранит свой поганый скальп. Уберите его!
Похоронив мертвых товарищей и справив скромную тризну, Абарис, несмотря на приближение сумерек, решил переправляться немедленно: вдруг еще появятся лесные алазоны, эти презираемые всеми племенами воры и разбойники; для них не существовало иных законов, кроме их собственных. Да и неумолимое время не давало права на задержку.
Переправа прошла на удивление успешно. Правда, уже у противоположного берега одну из лодок протаранил древесный ствол – туманные сумерки покрыли речное русло непроглядной пеленой – и сколотам пришлось искупаться. Но это приключение закончилось довольно удачно: утонула только добыча алазонов и их оружие, а ценные подарки для вождя племени траспиев, находившиеся в лодке Абариса, остались в целости. Кроме того, пришлось обрезать поводья трем лошадям – они плыли позади лодок, привязанные арканами, – оглушенные плывущими бревнами, они пошли ко дну. Но эти потери уже не огорчали Абариса – до гор, где жили траспии, было рукой подать.
Горы поразили Абариса. Сын степных просторов, где встречались изредка только невысокие холмы, конечно же не идущие ни в какое сравнение даже с самой низкой горой в землях траспиев, был подавлен величием каменных громад. Посольство пробиралось глубокими ущельями, в основном, по берегам неглубоких, но бурных речушек, иногда вброд, цепочкой, с трудом втискиваясь в длинные узкие коридоры. Гулкое эхо дробилось на бесчисленное множество хаотических звуков; они, то замирая, то усиливаясь до громоподобных раскатов, вызывали в душе юноши невольный страх. Поросшие мхом, осклизлые от сырости огромные валуны нередко перегораживали речное русло, и тогда приходилось что называется на руках перетаскивать через них храпящих и брыкающихся лошадей. Однажды на пути попался свежий завал, и сколоты с большим трудом отыскали неподалеку еле приметную тропку, ведущую куда-то вверх, к голой безлесной вершине крутобокой горы. Отчаявшийся проводник, плохо знающий эти места, потому что из-за разлива Истра пришлось переправиться значительно выше по течению, поднявшись на вершину одним из первых, безнадежно махнул рукой: горы толпились со всех сторон, словно стадо баранов, кое-где щетинясь угрюмыми скалами.
Упрямый Абарис, хмурый и неразговорчивый, решительно двинулся по сильно заросшей тропинке, которая причудливыми петлями оплетала вершины гор, местами исчезая среди тощего кустарника или тонкоствольных деревьев…
Ночь застигла сколотов на перевале, где на их радость из расщелины вырывался холодный прозрачный ключ. Костер жгли не таясь, в надежде, что сторожевые посты племени траспиев заметят посольство и помогут отыскать более удобную дорогу. Глубокий сон вернул к рассвету подрастерянные за тяжелый дневной переход силы, и после завтрака приободренные сколоты спустились в широкую долину, где наконец тропа привела их к изрядно заросшей жесткой травой дороге. Посовещавшись, сколоты поскакали на запад, то и дело горяча нагайками коней.
ГЛАВА 18
Море лениво плескалось о скалы, шуршало песком на отмелях, на которых громоздились выброшенные на берег недавним штормом кучи водорослей. Тяжелый гнилостный запах витал над небольшим заливом; мошкара тучами кружила над отмелями, копошилась в хитросплетении водорослей, где запуталась дохлая рыбья мелюзга и маленькие крабы. По узкой песчаной полоске вдоль прибрежных скал бродили женщины с корзинами в руках.
Длинные платья из грубого серого полотна лоснились от жирных пятен, засохшая рыбья чешуя поблескивала на коротких кожаных фартуках; у многих на шее висели бусы из овальных перламутровых пластинок. То и дело нагибаясь к земле, женщины собирали выброшенные штормом крупные мидии и снулую рыбу.
Чуть поодаль, в глубине бухты, берега полнились звонкими детскими голосами: закончилось вынужденное двухдневное затворничество, вызванное штормовым ненастьем, и прозрачная вода залива бурлила, полнясь смуглыми сильными телами резвящихся подростков. В самом конце бухты, которая словно голубой клинок вонзилась в скалистую твердь берегов, возле полуразрушенного причала, покачивались на мелкой зыби три биремы и с десяток плоскодонок, привязанных канатами к каменным глыбам на суше. Около лодок суетились рыбаки, готовясь выйти в море на промысел, а на одной из бирем шли ремонтные работы: стучали топоры, дымили костры под котлами с плавящимся варом – им пропитывали деревянные борта и днища судов, чтобы предохранить их от гниения.
– А-а-и-иэй! – протяжный крик прокатился над бухтой, потревожив мирную суету раннего утра.
Подростки мигом выскочили из воды и устремились к причалу. За ними поспешили и женщины, с тревогой посматривая на вершину скалы у входа в бухту, где был сторожевой пост – дозорные прокричали тревогу.
Вскоре дети и женщины скрылись в одной из глубоких расщелин, которыми изобиловала бухта, а на биремах зашлепали веслами, подгоняя суда к выходу в открытое море…
Вдоль берега Таврики шла быстроходная бирема. Тугой белый парус ловил легкие порывы попутного ветра, кормчий неторопливо орудовал рулевым веслом, внимательно присматриваясь к очертаниям прибрежных скал. У борта стоял переводчик царя Фарнака I Понтийского тавр Тихон – бледный и задумчивый. Команда биремы и воины охраны разговаривали вполголоса, боясь потревожить покой знатного пассажира, гражданина Тиры купца Тисамена – так представил им Тихона главный жрец храма Аполлона Дельфиния в Ольвии мудрый Герогейтон, присовокупив, что за его жизнь они отвечают головой. Впрочем, для воинов охраны и команды подобные предупреждения не были новы: они нередко выполняли самые деликатные поручения Герогейтона, требующие незаурядной смелости и умения держать язык за зубами. Команду укомплектовали лучшими знатоками морского дела, воины охраны составляли цвет ольвийского гарнизона; они были очень хорошо вооружены и опытны, так что любая случайная встреча с сатархами могла окончиться для разбойников плачевно. А бирема, построеная год назад, воплотила в себе новейшие достижения судостроения тех времен и считалась самым быстроходным судном Понта Евксинского, что и доказала двое суток назад, проскочив под самым носом целого флота сатархов, состоящего из шести бирем, – после длительной погони пираты повернули обратно, обескураженные быстроходностью предполагаемой добычи.
Тихон мог, конечно, воспользоваться одной из триер царя Фарнака, тем более, что он выполнял секретные поручения властелина Понта, требующие быстроты и скрытности. Но именно соображения скрытности, по здравому размышлению, и не позволили опытному дипломату пойти на большой риск – появиться у берегов Таврики на судне царя Понта, так как это могло насторожить весьма искушенного в дипломатическом искусстве царя скифов Скилура. А если учесть, что наварх скифского флота Посидей, еще молодой, но талантливый флотоводец, уроженец Родоса, не отличался медлительностью в принятии решений и, обладая довольно внушительным числом судов с хорошо обученными командами, мог на свой страх и риск захватить подозрительное судно с посланником царя Фарнака, то действия Тихона были вполне оправданы.
И еще одно обстоятельство заставило переводчика отказаться от услуг синопского наварха, в чьем подчинении находился флот царя Фарнака: один из самых знатных царедворцев, близкий друг.
Асклеопиодора, как это было хорошо известно осторожному и проницательному Тихону через верных людей из числа слуг наварха, метил занять трон царя Понта и имел осведомителей на всех судах флота. Поэтому, убедив царя Фарнака в необходимости послать в Ольвию и Таврику именно его и, имея в мыслях, кроме выполнения поручений дипломатического характера, осуществить давно задуманную попытку освободить свою мать из рабства, Тихон наотрез отказался от льстивых предложений наварха обеспечить надлежащую охрану посланника, отчетливо сознавая, что каждый его шаг будет известен царедворцу, а значит, и царю Понта. И трудно было сказать, как отнесется к своеволию полуварвара хитроумный и жестокий владыка – любовь его к Тихону напоминала отношения между охотником и его любимым псом: пока пес служит верой и правдой, удачлив и безотказен в охоте – лучшая кость ему; как только пес посмеет в своей собачьей простоте огрызнуться или утратить нюх, оставив хозяина без добычи, вместо награды получит порцию палочных ударов.