Мечтательница из Остенде
Шрифт:
Он успокоил меня, отстранил, усадил в кресло, сам сел в другое, рядом, и попросил разлить чай. Он вел себя вполне разумно: слишком бурные эмоции действуют убийственно. Этот возврат к привычным жестам позволил мне вновь обрести хладнокровие и остроумие.
— Вильгельм, вчера вы узнали меня, но я вас так и не узнала.
Он недоуменно поднял брови.
— Простите, не понял. Вы сказали, что я вас узнал?
— Наверное, мы играли вместе, когда были совсем маленькими, разве нет?
— Вы так полагаете?
— А разве вы не помните?
— Нет, совсем нет.
— Тогда почему же вы упрекнули меня в том, что я вас не узнала?
Он вдруг ужасно развеселился.
— Честное слово, я вас просто обожаю!
— В чем дело? Что я такого сказала?
— Вы единственная женщина на свете, способная влюбиться в неизвестного мужчину, вышедшего из воды. Я смеюсь над тем, что вы меня не узнали, потому что я известен.
— Мне?
— Нет. Множеству других людей. Обо мне пишут газеты, они печатают мои фотографии.
— Почему? Что вы такого делаете?
— Что я делаю?
— Ну… вы играете на сцене, пишете, побеждаете в каких-нибудь соревнованиях? Вы чемпион в автомобильных гонках, в теннисе, в парусном спорте? Ведь известность достигается талантом. Так чем вы занимаетесь?
— Ничем. Я — просто я.
— Вы — просто вы?
— Да, я — просто я.
— Так кто же этот „я“?
— Принц.
Я была так мало готова к этому ответу, что попросту онемела.
Не дождавшись от меня ни слова, он слегка обеспокоился.
— Вас это шокирует?
— Меня?
— Конечно, вы имеете полное право считать монархию нелепым анахронизмом…
— Нет-нет, ни в коем случае. Просто… Мне чудится, будто я снова вернулась в детство… Ну, вы знаете, как это бывает: маленькая девочка, влюбленная в принца. Какая нелепость! Я чувствую себя полной дурочкой. Дурочкой потому, что не узнала вас. Дурочкой потому, что питаю к вам такие чувства. Словом, дурочка, и ничего больше!
— И вовсе вы не дурочка.
— Будь я еще пастушкой, — продолжала я, стараясь обернуть дело в шутку, — это имело бы хоть какой-то смысл! Принц и пастушка — прелестный сюжет, не правда ли? Увы, я очень сожалею, но у меня нет овечек, я никогда не пасла овечек, боюсь даже, что терпеть не могу овечек, во всяком случае совершенно не выношу их запаха. Перед вами безнадежный случай!
Решительно я его развлекала. Он схватил меня за руки, стараясь умерить мое лихорадочное возбуждение.
— Вот и не меняйтесь. Если бы вы знали, как меня восхищает ваша неискушенность… Я, знаете ли, привык к тому, что молодые девушки млеют при виде меня.
— Берегитесь, я очень даже способна млеть при виде вас! Более того, мне страшно хочется млеть перед вами.
И наша беседа вошла в самое что ни на есть приятное русло. Он хотел все узнать обо мне, я хотела все узнать о нем, однако мы оба чувствовали, что цель этой встречи состоит не в том, чтобы поведать друг другу наше прошлое, но в том, чтобы построить настоящее.
Теперь он приходил ко мне ежедневно после обеда.
Должна отметить, что если мы не сразу стали принадлежать друг другу, то это была его заслуга — не моя. Я — или, вернее, та чувственная женщина, что жила во мне, — отдалась бы ему со второго же раза. Но он не пожелал, чтобы это произошло так скоро. Ему, несомненно, хотелось придать этому событию волшебную окраску.
Вот отчего мы продолжали видеться еще много недель, обмениваясь лишь словами да поцелуями. Вплоть до того дня, когда, слившись в страстном объятии, уже не смогли разорвать его.
Вот тогда-то я и поняла, что, выказав мне свое уважение и помешав отдаться сразу же, он теперь ждет знака от меня.
И я подала ему этот знак, написав…»
Эмма Ван А. прервала свой рассказ. Она откашлялась и с минуту помолчала, что-то обдумывая.
— Нет ничего отвратительней дряхлой старухи, вспоминающей о былых страстях. Я не хочу подвергать вас этому испытанию. В возрасте угасания негоже затрагивать некоторые темы, — надеешься вызвать сочувствие, а вызываешь одну лишь гадливость. Нет, я возьмусь за это иначе. Может быть, мы выйдем из-за стола?
Мы вернулись в гостиную, заставленную книгами.
Она ловко подкатила свое кресло к старинному секретеру, нажала на какую-то пружину, которая выдвинула потайной ящичек, и достала из него тонкую тетрадь в оранжевой кожаной обложке.
— Возьмите. Я написала это, когда решила стать его любовницей.
— Я боюсь быть нескромным…
— Нет-нет, берите. Сядьте вот здесь, под лампой, и читайте. Это наилучший способ продолжить мою исповедь.
Я сел и открыл тетрадь.
Моему господину и будущему повелителю
АЛЬБОМ ЛЮБВИ
Эммы Ван А.
Полагая, что нет в любви ничего более угнетающего, чем внезапные, банальные, животные объятия, я дарю эти записи мужчине, который меня пленил. Пусть он рассматривает их как меню, в котором сможет выбирать, вечер за вечером, самое лакомое для него блюдо, указывая мне на него.
Все знают, что Улисс велел своим спутникам привязать себя к мачте корабля, чтобы не поддаться чарующему пению сирен. Мой господин, подобно Улиссу, будет привязан к колонне почти обнаженным, с повязками на глазах и на губах, которые не позволят ему видеть и говорить. Сирена же станет ходить вокруг него, временами чуть задевая, но отнюдь не касаясь и нашептывая ему на ухо любострастные желания, которые хотела бы внушить ему. Поскольку сирена — а в равной степени и мой господин — наделена богатым воображением, то ее описания этих сцен произведут такой же эффект, как реальное их воплощение.
Прометей, наказанный Зевсом, был прикован к скале, куда каждый день прилетал орел, чтобы пожирать его печень. Я предлагаю приковать моего господина к чему-нибудь столь же незыблемому, как скала, но пожирать у него будут нечто другое. Притом столько раз, сколько он пожелает.
Древние греки верили, что всякий сон посещают боги. Мой господин, распростертый на спине в постели, притворится спящим, я же уверю его, что богиня сладострастия Афродита явилась ему во сне. Если он обещает не открывать глаза, не простирать руки — словом, совсем не двигаться, разве только слегка выгнет спину, я сделаю все остальное: сяду на него и с помощью нежных, умелых движений приведу нас обоих к взаимному наслаждению.
Другой вариант: я буду изображать спящую, а мой господин — бога.
Мой господин станет флейтой, а я музыкантшей. Я виртуозно сыграю на его инструменте. Хочу заметить, что, будучи опытной исполнительницей, я так же хорошо играю на продольной флейте, как и на поперечной. Мундштук первой берут в рот, вторую ласкают губами сбоку.
Мой господин будет медведем, добывающим сладкий медовый нектар, а я уподоблюсь надежно скрытому улью, который так же трудно найти, как и разорить. Но как только медведь отыщет позу, которая будет удобна и ему, и мне, я позволю ему неустанно слизывать языком мой мед.
Аристофан уверял, что в начале творения мужчина и женщина являли собой общее тело сферической формы, которое затем разделилось на две половины — мужскую и женскую. Мы попробуем восстановить эту первичную сферу, тесно приникнув друг к другу, более того, проникнув друг в друга всюду, где это возможно.
Мы постараемся двигаться при этом как можно меньше, дабы позволить нашим ощущениям обостриться до предела и довести нас до экстаза. Тем не менее этой сфере — как и всякой другой — отнюдь не запрещено перекатываться по кровати или по ковру.
Здесь можно опять-таки попытаться восстановить шар, допустив при этом одну ошибку, — ведь не все же люди хорошо разбираются в геометрии. Таким образом, голова моего господина очутится между моими ляжками, а моя — у него между ног. И хотя желание соединиться в такой позе обречено на фиаско, мы все же достигнем хотя бы подобия успеха, захватывая губами любую часть тела партнера, какая попадется.
Один поэт утверждал, что любить — значит смотреть вместе в одну сторону. Это-то мы и постараемся сделать, расположившись так же, как смотрители на отвесном утесе: я — впереди, мой господин — приникнув ко мне сзади.
Некоторые считают этого знаменитого грека прорицателем, другие — единственным двуполым существом на земле, ибо легенда гласит, что ему довелось быть и мужчиной, и женщиной. Мы с моим господином рискнем повторить опыт Тиресия: мой господин перевоплотится в женщину, я же уподоблюсь мужчине.
Старинный рецепт блюда с берегов Эгейского моря — кабачок между двумя дынями — позволяет пить извергнутый ими сок.
Что такое лабиринт? Место, где блуждают, где за любой перегородкой скрыта следующая, где ложные выходы ведут в тупики, где невозможно отыскать таинственное недосягаемое средоточие. Игра состоит в том, чтобы множить, подобно пленнику лабиринта, попытки приблизиться к его центру, то и дело сбиваясь с пути, упираясь в очередную глухую стену, шаря по боковым закоулкам — короче говоря, медленно двигаясь к источнику наслаждения. Найти его никому не возбраняется, желательно, только чтобы это произошло как можно позже.
Подобно древним атлетам, мы с моим господином обнажим тела и умастим их маслом. Дальше у нас есть выбор — борьба или уход за телом. В первом случае каждый из нас попытается одержать верх над партнером. Во втором — нужно будет его массировать. Эти занятия не противоречат друг другу и могут успешно чередоваться. В борьбе дозволены любые приемы, при массаже — любые ласки и прикосновения.
Когда вершина горы Парнас убелена снегами, холод оставляет на коже свои жгучие укусы; однако боги собираются именно там. Вот и мы с моим господином станем заниматься любовью подобно богам, но тела наши покраснеют не от снега, а от неистовых движений.
Потрясенный до глубины души, я закрыл тетрадь, не решаясь поднять глаза на Эмму Ван А. Я даже представить себе не мог, что она способна написать такое.
— Ну что вы об этом думаете? — спросила она.
Вот уж вопрос, который мне не хотелось услышать! К счастью, я не успел ответить, так как она взяла у меня из рук тетрадь со словами:
— Не стану говорить вам, что именно он выбирал. Важно другое: объятия наши с первого же раза опьянили нас до безумия. С тех пор, хлебнув этой сладкой отравы, он уже не мог обходиться без меня, а я без него. До этого мне и представить было невозможно, как приятны любовные игры с мужчиной, который выказывал себя сладострастным, чувственным неустанным охотником за наслаждениями… Больше всего ему нравилось прийти ко мне и с жадным блеском в глазах указать на ту или иную строчку в моем альбоме. Кто же из нас главенствовал над другим? Его ли пылкость возбуждала мою, или он угадывал мои желания? Этого я так и не узнала. В минуты отдыха мы беседовали о литературе…
Она погладила тыльной стороной руки кожаную обложку.
— Однажды он подарил мне такой же альбом, где было «меню» на мой выбор. Увы, позже мне пришлось его сжечь.
Она замолчала, углубившись в это воспоминание, а я тем временем с вожделением раздумывал о том, что мог написать ей Вильгельм. Какие новые любовные изыски изобрел он для нее? Каких пределов достиг благодаря дерзкому воображению своей любовницы? Наряду с учтивыми фразами и обращением на «вы», эти любовники ушедшей эпохи отважились на неслыханную свободу действий: каждый из них безбоязненно поверял другому свои эротические фантазии, вовлекая его в новые и новые игры, не опошляя свои объятия механическим повторением, но возвышая их до вдохновенного, поэтического акта любви.