Мечтательница из Остенде
Шрифт:
Потом, когда наклонившись так, чтобы вырез халата был поближе к его ноздрям, она объявила, что ей нужно заняться другими пациентами, и он снова пробормотал, как в бреду:
— Вот счастье, что меня лечит такая красивая женщина…
— Поверьте, я вовсе не женщина-мечта, даже ничего похожего!
— Женщина-мечта — это не то, чем мечтает быть женщина, а то, что видит мужчина.
В субботу и воскресенье у нее были выходные. Она скучала по Карлу. Миновала разные стадии. Во-первых, она продолжала расхаживать по квартире голой, чтобы привыкнуть к этому новому
Она заперлась в квартире, чтобы не показываться на глаза людям, жевала консервы и разговаривала только с пультом от телевизора. Почему другие мужчины не такие внимательные, как Карл? Почему люди считают зрение главным из чувств? Если бы мир был устроен иначе и первенство отдавали обонянию, все бы ею восхищались. В таком мире она могла бы околдовывать. Но она знала одно место, где она была красивой женщиной. И она ждала утра понедельника, словно спасения.
«Да ты сама хоть понимаешь, что несешь, бедняжка Стефани? Ты — лакомый кусочек только для слепого паралитика. Это же кошмар!»
И надежда сменялась унынием.
Так она провела два дня, в метаниях: то печалилась, то бодрилась, то жалела себя, то радовалась… И когда в воскресенье вечером ей позвонили из больницы с просьбой выйти в понедельник пораньше, она охотно согласилась.
На рассвете бригады пересекались в кафетерии: там за чашкой капучино, последней в это дежурство для одних и первой для других, ночная смена уступала место дневной. То был особый пограничный час в серо-голубых тонах, когда в корпусах еще стояла тишина, но вот-вот все должно было преобразиться; как раз хватало времени сделать несколько обжигающих глотков, перекинуться парой слов, и вот уже наступал день: скрип носилок, хлопанье дверей, топот, беготня на всех этажах, жужжание пылесосов на лестничной клетке, потом служащие бюро пропусков открывали свое окошечко у проходной. И коридоры наполнялись другими ритмами: сестры будили больных, измеряли им температуру, раздавали лекарства, слышалось позвякивание чашек и блюдец.
В семь тридцать свежая, бодрая и радостная Стефани влетела в палату Карла.
— Доброе утро!
— Как? Вы, Стефани, так рано? — удивился мужчина с повязкой на глазах.
— А вот так. Одна медсестра заболела; знаю, знаю, всегда кажется странным, что медсестра или врач тоже могут заболеть. Я вышла в ее смену.
— Ну а я выйду в свою: буду изображать больного. Кажется, у меня неплохо выходит.
— У вас выходит отлично.
— Увы…
— Я хотела только сказать, что вы никогда не жалуетесь.
— А что бы это изменило?
За окнами еще стоял утренний туман.
Стефани записала температуру, сменила капельницу, сделала ему укол. Потом просунула голову в дверь, чтобы позвать санитарку:
— Мадам Гомес, помогите мне вымыть больного.
Карл у нее за спиной бурно запротестовал:
— Вы не можете мне это навязывать!
— Что?
— Умывание.
Недоумевающая Стефани подошла ближе.
— А что такое?
Он
— Я… Мне это не нравится!
— Да вы не волнуйтесь, я привыкла.
Когда вошла мадам Гомес, он замолчал.
Стефани, считая, что уговорила его, взяла губку и флакон жидкого мыла.
Откинув простыню, мадам Гомес выставила тело Карла на обозрение, и Стефани бросило и в жар и в холод сразу. Он был красив, весь целиком. Ничего не отталкивало ее в этом теле. И все волновало.
В результате аварии оно было парализовано, но выглядело здоровым.
Она отвела глаза. В первый раз за время работы ей пришло в голову, что она не имеет права смотреть на обнаженного мужчину без его согласия; жест мадам Гомес, безразличие, с которым она сдернула с его тела простыню, показалось ей жестокостью.
Откуда начать?
Все эти движения были у нее наработаны за сотни раз, но сейчас это был Карл, и она смутилась. Ей надо было прикасаться к его бедрам, туловищу, животу, плечам… Обычно она мыла пациентов, словно клеенку на столе протирала; с ним же все было по-другому, он ее зачаровывал. Без этой встречи в больнице ей бы никогда не увидеть его голым. Хотя он и наградил ее особым запахом, но в любовницы-то он бы ее не выбрал, ведь так?
Мадам Гомес без всяких колебаний принялась тереть со своей стороны.
Стефани не хотела, чтобы ее замешательство стало заметным, и тоже принялась за работу. Однако ее движения были нежнее, чем всегда, будто поглаживания.
«О чем ты только думаешь, идиотка! — одернула она себя. — Он же парализован. Парализован! Значит, он не чувствует твоей руки. Ущипнешь ты или погладишь, это не вызовет ровным счетом никакого эффекта».
Осмелев от этой мысли, она сосредоточилась на всяких мелочах и торопилась быстрее закончить, только по неосторожности взглянула на его лицо и заметила, что он сжал зубы, челюсти у него были сведены и подрагивали. Когда она протирала его шею, он еле слышно прошептал:
— Мне очень жаль.
Она почувствовала в этом шепоте такую тоску, что услала мадам Гомес разобраться с вызовом из 209-й палаты.
— А здесь я сама закончу, мадам Гомес, не беспокойтесь.
Как только они остались вдвоем, Стефани наклонилась и ласково спросила:
— Жаль? Почему?
— Мне очень жаль, — повторил он, мотая головой из стороны в сторону.
Она задумалась, о чем это он говорит, опустила глаза и поняла.
У него была эрекция.
Стефани не могла не восхититься его внушительным пенисом с тонкой кожей, который поднялся в ее честь и казался ей одновременно сильным и нежным; тут она вспомнила о работе, встряхнулась и сообразила, что должна успокоить Карла.
— Не волнуйтесь. Мы привыкли. Это автоматический рефлекс.
— Нет!
— Да-да, не тревожьтесь, я знаю, почему так происходит.
Он яростно воскликнул:
— Да нет же, вы не знаете! Ничего подобного! И не говорите чушь: автоматический рефлекс… Когда меня трогают ниже подбородка, я ничего не чувствую. Когда ваша напарница Антуанетта мной занимается, я не волнуюсь, мне не приходится сжимать зубы. Почему? Да потому, что у Антуанетты и мадам Гомес не такой запах, как у вас. Я пытался вас предупредить…